– Привет, парни! – говорит им Тедди, высовываясь в окно. – Идите, познакомьтесь с моими ребятками! – предлагает он нам.

Он выскальзывает из грузовика и играючи борется со своими собаками в своем заднем дворе.

– Этого парня зовут Бо, – говорит он, энергично поглаживая голову одного из псов. Его левая рука тянется пощекотать живот другой собаки. – А этого крепыша – Эрроу.

Тедди с любовью смотрит им в глаза.

– Эти мальчики единственная семья, которая у меня сейчас есть, – продолжает он.

Мы с Августом переглядываемся, безмолвно разговаривая друг с другом. Что за долбаный неудачник.

– Идемте, взглянете на их дом! – зовет он беспечным тоном.

Конура Бо и Эрроу под домом. Это не столько будка, сколько двухуровневая собачья дача на бетонной плите. Деревянные кружевные наличники на окнах и дверях придают ей вид домика, на который наткнулись Гензель и Гретель, блуждая по лесу. Все это построено на сваях-пеньках, и у Бо с Эрроу есть специальный пандус с набитыми ступеньками-перекладинами для лап, чтобы забираться в их утепленный и уютный домик мечты.

– Построил это сам, – сообщает Тедди.

Мы с Августом безмолвно разговариваем друг с другом. Какой сказочный неудачник, мать его.

В доме Тедди все идеально в первые три дня нашего пребывания. Мушмула превосходна. Тедди постоянно улыбается маме, чтобы показать нам свою заботу, и покупает для нас мороженое, чтобы завоевать наше расположение, и рассказывает нам анекдоты дальнобойщиков, почти все из которых глубоко расистские и сводятся к тому, что абориген/ирландец/китаец/женщина были найдены застрявшими в передней решетке восемнадцатиколесной фуры. Затем, в четвертый вечер нашего пребывания, мы благодаря Дастину Хоффману все вместе едем на юг. Мы возвращаемся домой из кинотеатра «Эльдорадо» в Индорупилли, когда что-то в поведении Дастина Хоффмана в фильме, который мы только что видели – «Человек дождя», – напоминает Тедди Августа.

– Ты можешь проделывать такие штуки, Гус? – спрашивает Тедди, глядя в зеркало на Августа, сидящего на заднем сиденье.

Август ничего не говорит.

– Ну, ты понимаешь, – не унимается Тедди, – можешь ты сосчитать количество зубочисток в куче с одного взгляда? У тебя есть какие-то особые способности?

Август закатывает глаза.

– Он же не аутист, Тедди, – говорю я. – Он просто охеренно молчалив.

– Илай! – одергивает меня мама, оглянувшись.

В машине повисает тишина на целых пять минут. Все молчат. Я наблюдаю за желтым сиянием придорожных огней. Это сияние разжигает огонь внутри меня, рождая из пламени вопрос. Я спрашиваю ровным тоном, без малейшего намека на эмоции:

– Тедди, почему ты заложил своего лучшего друга?

И он ничего не отвечает. Он просто смотрит на меня в зеркало заднего вида, и он не похож на Элвиса из любой эры, периода, места или ситуации, потому что Элвис никогда не спускался в ад. У Элвиса никогда не было дьявольской фазы.

Тедди молчит еще два дня. Он просыпается поздно утром и тяжело тащится мимо мамы, Августа и меня, едящих за столом кукурузные хлопья, и мама говорит: «Доброе утро», а он даже не поднимает глаз, когда выходит из дома.

Папаша иногда проделывает такое с Августом и мной после того, как у нас случается большая драка в гостиной во время какого-нибудь из его запоев. Он тот, кто ее затевает, он тот, кто продолжает раздавать нам подзатыльники, когда мы пытаемся смотреть «Джамп-стрит, 21», он тот, кто всегда доводит Августа до крайних мер, и он тот, кого Август бьет кулаком в глаз, чтобы получить минутную передышку. И однако нам же потом достается игнор. В большинстве случаев папаша просыпается на следующее утро, оценивает синяки на морде и извиняется. Но иногда он устраивает нам молчаливый бойкот. Как будто это мы засранцы. Как будто это мы виноваты во всем. Долбаные взрослые.

Тедди ведет себя так, словно нас нет в его доме, словно мы призраки, бесплотные духи, играющие в настольные игры в его гостиной, пока сам он разыгрывает роль несправедливо гонимого в своей спальне. Так что я чувствую себя дерьмово из-за того, что заставляю маму чувствовать себя дерьмово, и когда она просит нас с Августом помочь ей приготовить бараньи голени на ужин, Август бросает на меня один из своих говорящих взглядов. Ты поможешь ей приготовить эти бараньи голени, потому что это кое-что значит для нее, и ты будешь делать это с радостью, а если ты этого не сделаешь, я тебе череп вскрою.

Мы готовим бараньи голени, возимся с ними полдня, просто потому, что маленький сюси-пуси Тедди их любит.

Тедди покидает дом в полдень, проходя через кухню.

– Куда ты идешь? – спрашивает мама.

Он ничего не говорит.

– Ты сможешь вернуться к ужину в шесть? – интересуется она.

Молчание.

– Мы приготовим тебе бараньи ножки, – говорит она.

Скажи что-нибудь, дебил.

– С красным винным соусом, точно как ты любишь, – добавляет мама.

Мама улыбается. Взгляни на эту улыбку, Тедди. Посмотри на это солнце внутри нее. Ну же, Тедди? Тедди?

Ничего. Он выходит из кухни, спускается по задней лестнице. Ниже, ниже, ниже, дьявол спускается вниз, а солнечная девушка дьявола делает все возможное, чтобы обернуть это в шутку.

Мы на медленном огне готовим бараньи ножки в стальном котле, когда-то принадлежавшем бабушке Тедди, достаточно большом, чтобы в нем можно было кипятить воду для купания. Мы готовим их полдня и еще чуть-чуть, переворачиваем их каждый час в соусе из красного вина, чеснока, тимьяна, лаврового листа, мелко порезанного лука и сельдерея. Когда подходит время снимать пробу, куски баранины отваливаются от костей и напоминают цветом шоколад в руках той воздушной леди в белом из рекламы «Флэйк», которую Август так любит.

Тедди не возвращается к шести часам вечера. Мы уже сидим за обеденным столом в столовой, когда он заявляется на два часа позже.

– Твое в духовке, – говорит мама.

Он кидает на нас пристальный взгляд. Оценивающий. Мы с Августом чувствуем запах мочи от него в ту минуту, когда он садится за стол. И еще чего-то внутри него. Скорости, возможно. Маленький помощник огромной машины на долгом пути до Кэрнса. Его глаза не могут зафиксироваться на нас, он громко дышит и постоянно открывает и закрывает рот, словно испытывает жажду; толстые белые катышки свернувшейся слюны скопились в уголках его губ. Мама идет на кухню, чтобы подать ему еду, а он посматривает на Августа через стол.

– Как прошел твой день, Тедди? – спрашиваю я.

Но он не отвечает, он просто продолжает смотреть на Августа, который опустил голову к тарелке, перемешивая волокна баранины с красным винным соусом и картофельным пюре.

– Что? – спрашивает Тедди, глядя на Августа. – Прости. Я тебя не расслышал.