– Это же Шелли! – говорю я.

Август смеется и хлопает в ладоши.

Голос диктора звучит на фоне кадров, на которых Шелли и ее родители плачут и обнимают друг друга.

«За последние три года родители четверых детей Тесс и Крейг Хаффман пытались собрать 70 тысяч долларов, необходимые, чтобы превратить их дом в дружелюбное пространство для их семнадцатилетней дочери Шелли, которая живет с мышечной дистрофией. По состоянию на вчерашний день они собрали 34 540 долларов через школьные и общественные кампании по сбору средств. Но сегодня утром Тесс Хаффман открыла входную дверь, и… вот что она там увидела!»

На экране мама Шелли вытирает слезы с глаз, разговаривая с репортером в своем переднем дворе. Она держит в руках коробку, завернутую в рождественскую бумагу.

«Я собиралась в пекарню за булочками, потому что должна была приехать бабушка Шелли, – говорит она. – Я открыла входную дверь и увидела на коврике эту коробку, завернутую в хорошую подарочную бумагу».

На бумаге пересекающиеся ряды конфет и елок.

«Я открываю ее, заглядываю внутрь, а там столько денег! – всхлипывает Тесс. – Это просто чудо какое-то!»

В следующем кадре – полицейский, стоящий в переднем дворе Шелли.

«Общая сумма составляет 49 500 долларов наличными, – говорит офицер со строгим лицом. – Мы все же проводим некоторые расследования касательно происхождения денег, но, по предварительным оценкам, похоже, что эти средства пожертвованы истинным добрым самаритянином с большим сердцем».

Я поворачиваюсь к Августу. Он сияет, шлепая себя по коленкам.

Полевой репортер, стоя за кадром, задает Шелли вопрос:

«Что бы вы хотели сказать тому доброму человеку, который оставил эти деньги на вашем пороге, Шелли?»

Шелли щурится, глядя против солнца.

«Я просто хочу сказать… просто хочу сказать… кто бы ты ни был… я люблю тебя!»

Август поднимается с дивана, торжествуя, и в восторге кивает.

Я вскакиваю и в два длинных шага оказываюсь возле Августа, прежде чем нырнуть ему в область таза и вогнать его в раздвижное окно, выходящее на переднее крыльцо. Окно чуть не разлетается вдребезги от удара затылка Августа. Я наношу шквал апперкотов в его живот и подбородок.

– Ты сраный идиот! – кричу я.

Затем он поднимает меня за пояс и с размаху швыряет на телевизор. Тот вместе с диктором внутри накреняется и соскальзывает с папашиной коричневой тумбы. Персиковая керамическая лампа, стоявшая сверху, разбивается на восемь зазубренных осколков, которые разлетаются по деревянному полу. Папаша выходит из своей спальни.

– Что, черт возьми, тут происходит? – рявкает он.

Я снова бросаюсь на Августа, он бьет меня в лицо с левой и с правой, а я провожу серию беспорядочных ударов в ответ, и тут папаша встает между нами.

– Илай! – кричит он. – Оставь его в покое!

Отец отталкивает меня назад, и я перевожу дух.

– Что ты наделал? – кричу я. – Ты сошел с ума, Гус! Ты долбаный псих!

Он быстро строчит в воздухе. Прости, Илай. Мне пришлось.

– Ты никакой не особенный, Гус, – говорю я. – Ты просто шизанутый псих. Ниоткуда ты не возвращался. Нет никаких других Вселенных, кроме этой единственной, и это дыра, каких поискать. Нет там никаких других Августов. Есть только один здесь, и он чертов кретин.

Август улыбается. Он строчит в воздухе.

Ты бы попался с этими деньгами, Илай.

– Просто говори нормально, головожоп! – кричу я. – Меня достали твои гребаные каракули до блевоты!

Мы оба тяжело дышим. Ведущая новостей все еще вещает из телевизора, притаившегося экраном кверху за папашиной тумбой:

«И если эта история не согреет ваши сердца, тогда я не знаю, что сможет их согреть», – произносит она.

Мы с Августом смотрим друг на друга. Август может молча выразить больше, чем я. Я должен был сделать это, Илай.

И тут звонит телефон.

В наших руках, Илай, все эти деньги были не к добру. Не к добру. Шелли они нужны больше, чем нам.

– Миссис Биркбек была права насчет тебя, Гус, – говорю я. – Я думаю, что тебе пришлось сочинить всю эту чушь про людей в телефонах, потому что ты повредился умом. Ты был настолько ошарашен реальностью, что убежал в фантазии.

Но ты слышал их, Илай. Ты тоже слышал их по телефону.

– Я подыгрывал тебе, Гус, – говорю я. – Я вовлекся в эту чушь, потому что чувствовал к тебе жалость, что ты такой псих.

Прости, Гус. Прости.

– Ну, а вот и реальность, Гус, – продолжаю я, показывая на отца. – Он настолько чертов сумасшедший, что пытался утопить нас у плотины. И ты просто такой же сумасшедший, как он, и возможно, я такой же сумасшедший, как вы.

Я поворачиваюсь к отцу. Я не знаю, зачем я говорю это, – но я говорю это. Это все, что я хочу сказать. Это все, что я хочу знать.

– Ты действительно хотел это сделать?

– Что? – спрашивает он еле слышно.

Он потерял дар речи. Он онемел.

– Ага, теперь все молчат! – кричу я. – Весь мир онемел, мать вашу! Ну что ж, позволь мне перефразировать вопрос, поскольку, возможно, он слишком сложен для понимания; и я понимаю это, потому что сам хоть убей не могу понять – зачем бы тебе это делать; но ты сознательно уронил нас с плотины?

Телефон звонит. Отец ошеломлен вопросом.

– Тедди говорит, что ты пытался нас убить! – выкрикиваю я. – Тедди говорит, что это была не какая-то там выдуманная паническая атака. Тедди говорит, что ты долбаный сумасшедший!

Телефон звонит. Папаша сердито трясет головой.

– Черт побери, Илай, ты собираешься ответить на звонок? – спрашивает папаша.

– А почему бы тебе не ответить? – откликаюсь я.

– Потому что это ваша мама, – говорит отец.

– Мама?

– Она уже звонила сегодня утром, – поясняет папаша.

– И ты говорил с ней? – спрашиваю я.

Он говорил с ней. Папа разговаривал с мамой. Это нечто феноменальное.

– Ну да, я говорил с ней. Некоторые люди в этом доме знают, как общаться с помощью той непонятной коробки с голосами на тумбочке.

Телефон звонит.

– Что она хотела?

– Она не сказала.

Телефон звонит. Я снимаю трубку.

– Мама?..

– Привет, милый.

– Привет.

Долгое молчание.

– Как дела? – спрашивает она.

Ужасно. Никогда не бывало хуже. Сердце, как камень. Ураган в голове. Я проснулся с бодуна после вчерашнего рома, у меня похмелье, а 49 500 долларов потеряны.