– Я выгляжу как ребенок, который добрался до материнской шкатулки с драгоценностями, – жаловалась она, с театральным вздохом вынимая из волос причудливую серебряную заколку и падая навзничь на Арлеттин диван.

– Дорогая моя, – возражала ей Мину, – ты и есть ребенок, который добрался до материнских украшений. И ты должна этому радоваться.

– Чему тут радоваться, не понимаю? – пожимала плечами Лилиан. – На следующей неделе мне исполнится девятнадцать, а я одна… ну, практически одна веду все хозяйство, потому что от Летиции толку никакого. Из-за этого я чувствую себя так, словно мне – тридцать, но стоит мне посмотреть в зеркало, как я снова вижу перед собой ребенка. Знала бы ты, как это утомляет!

– Уверяю тебя, настанет день, – и произойдет это гораздо скорее, чем тебе кажется, – когда ты, глядя в зеркало, будешь вспоминать этого ребенка и мечтать, чтобы он вернулся.

Лилиан мрачно взглянула на Мину и хотела сказать что-то язвительное, но не сумела найти слов и снова откинулась на диванные подушки.

– Ты читала колонку Бэджера во вчерашнем «Иллюстрейтид Лондон ньюз»? – спросила Мину. – Он снова упомянул Арлетту.

– Нет! – вскричала Лилиан. – Я не читала. У тебя есть этот номер?

Арлетта протянула ей газету, лежавшую на ее туалетном столике. Открыв страницу с колонкой Бэджера, Лилиан принялась читать вслух срывающимся от восторга и волнения голосом:

«…Вскоре после полуночи я приехал в клуб «Молодой лебедь». Моя спутница, графиня N, таинственным образом исчезла, оставив меня в одиночестве, к тому же я изрядно промок, попав на Пиккадилли под внезапный ливень. Чувствуя себя крайне неуютно, я словно пиявка прицепился к блистательной и переменчивой Леди Клеопатре, которая в тот вечер затмила всех великолепным головным убором из страусовых перьев. Леди Клеопатра сообщила мне, что ее кавалер, известный чернокожий музыкант из популярного оркестра, которого я назову просто «Человек из Питон-Митана», не смог сегодня ее сопровождать, ибо как раз сейчас он играет на своем кларнете в Брайтоне. Что ж, не станем осуждать молодую и красивую женщину за то, что она не захотела отправиться вслед за своим приятелем на сырое и ветреное южное побережье нашего острова, если у нее есть возможность посидеть в тепле и уюте в Сохо – да еще с самим мистером Бэджером…».

– Скажи, от него сильно… пахло? – проговорила Лилиан, поднимая глаза от газеты.

– От него воняло как от старой лошади жарким летом, – ответила Арлетта, и все трое рассмеялись. – К тому же, – продолжала она, – Бэджер был настолько пьян, что я удивляюсь, как он вообще что-то запомнил.

– А почему он назвал тебя леди Клеопатрой? – снова спросила Лилиан.

– Понятия не имею, – ответила Арлетта.

– Я думаю, дело в глазах, – вставила Мину. – У тебя совершенно египетские глаза.

– Ничего подобного, – отрезала Арлетта. – У меня гернсийские глаза. Гернсийские – и точка!

– Ну, тебе виднее… – Мину покачала головой.

– У моей матери и у моей бабушки были точно такие же глаза. А они всю жизнь прожили на Гернси и никогда не были в Египте.

– Как бы там ни было, «Леди Клеопатра» – очень хороший псевдоним, – заметила Мину. – Я бы от такого не отказалась.

Лилиан растянулась на диване и теперь поглаживала живот медленными круговыми движениями.

– Пойду-ка я лучше домой и лягу в кровать, – проговорила она, глядя в потолок. – Каждый раз, когда я «жду кардинала», я ужасно себя чувствую.

– Лучше побудь здесь. Я налью тебе горячей воды в грелку, – предложила Арлетта. – Вряд ли ты захочешь провести сегодняшний вечер дома. Годфри выступает сегодня в Кингзуэй-Холле в последний раз. Это будет нечто совершенно исключительное.

– Я знаю. – Лилиан скорчила гримасу. – Но я действительно чувствую себя ужасно! А посмотрите на мою кожу! Я стала пятнистая, как гиена. Нет, ни на какой концерт я пойти не смогу.

– Сможешь, – возразила Мину. – Во всяком случае, ты должна постараться. Быть может, это действительно последний раз, когда оркестр выступает в Лондоне. Вот, возьми тональный крем… – Она протянула Лилиан баночку с кремом. – Намажь лицо и распусти волосы – никто ничего не заметит.

Арлетта тем временем повернулась к зеркалу и закончила наносить макияж. Ей с трудом верилось, что сегодня действительно последний день лондонских гастролей оркестра. Почти два с половиной месяца она проводила с Годфри все свое свободное время. Каждый вечер она ждала его после концерта, и они отправлялись в какой-нибудь клуб, чтобы выпить и потанцевать – иногда с его коллегами музыкантами, но чаще – только вдвоем. В час ночи или позднее, когда клубы закрывались, они отправлялись каждый к себе домой, но по пятницам и субботам Арлетта тайком от домашней хозяйки приводила Годфри к себе в Блумсбери, где они подолгу занимались любовью и разговаривали (Мину в эти дни приходилось ночевать у подруг). Они не виделись только по воскресеньям, когда оркестр вместо положенных по графику выходных отправлялся на незапланированные выступления в Брайтон или Истберн. Постепенно такой распорядок вошел у них в привычку, и Арлетта совсем не задумывалась о том, что рано или поздно это должно закончиться. И вот конец наступил. Согласно все тому же гастрольному расписанию, оркестр отправлялся в Манчестер и должен был вернуться в Лондон не раньше середины октября. Это означало, что Арлетта не увидит Годфри еще целый месяц, а он в свою очередь не попадет к ней на день рождения. Думать об этом ей было слишком грустно, но не думать она не могла.

С другой стороны, отъезд Годфри означал, что у нее будет возможность передохнуть. Она слишком устала ложиться далеко за полночь и вставать на работу ни свет ни заря. Каким наслаждением будет лечь в постель пораньше и выспаться всласть! Возможно, у нее даже появится время, чтобы написать матери подробное, обстоятельное письмо. Это тоже будет замечательно, поскольку с начала июля Арлетта писала домой очень редко и всего по несколько строчек, и ее совесть была неспокойна. Кроме того, она сделает и другие накопившиеся дела: починит кое-что из одежды, снова начнет вести дневник, который совсем забросила, и так далее… Нет, будет просто прекрасно, если ей удастся хотя бы на несколько недель вырваться из бешеного круговорота клубной жизни, которая не отпускала ее с тех пор, как Годфри вернулся в Лондон. Но все равно, она будет сильно по нему скучать. Сильнее, чем можно выразить словами.

Концерт действительно оказался превосходным. Несмотря на необходимость выступать дважды в день, регулярно мотаться на побережье и разъезжать по всей стране (а за прошедший год оркестр совершил не одно, а два таких турне), несмотря на шумные вечеринки после каждого концерта и бессонные ночи в переполненных меблированных комнатах в самых шумных районах южного Лондона, музыканты на сцене по-прежнему блистали виртуозными импровизациями, которые, как и раньше, заставляли слушателей качать головами, притопывать в такт и улыбаться с первой и до самой последней минуты, забывая о потрясениях и невзгодах военных лет. Но когда после нескольких номеров на бис шоу все же подошло к концу, Арлетта сглотнула застрявший в горле комок. Повсюду вокруг нее публика повскакала с мест и оглушительно хлопала, топала ногами, вопила и одобрительно свистела.