лоб сморщенной ладонью. В эти дни мир словно прояснился, появилась новизна – не то чтобы некомфортная, но порой казавшаяся странной, как будто разнашиваешь новый костюм. Постоянные головные боли и тошнота, сопровождавшие его после многолетнего запоя, ушли. Он чувствовал себя как радио на новой волне: из помех понемногу проступает чистый голос, как положено – как всегда хотела его Хетти. Он робел перед этим новым чувством. Становился религиознее, становился ближе к Богу – и ближе к человеку, почтенному дитю Божьему.

– Меня никогда не звали мистером Пиджаком.

– Ну, а как ты хочешь, чтобы тебя звали?

Пиджак на миг задумался.

– Может, дитем Божьим.

– Пойдет. Дитя Божье. Это подъемно. Будет тебе новая рождественская касса.

Элефанти двинулся к машине.

– Стой!

– Что еще?

– А как мы объясним, почему из стены пропал кирпич?

Но Элефанти уже садился.

– Завтра починю. Просто попроси церковь не говорить ни слова. Пусть спросят сестру Пол. Остальное я беру на себя.

– А как же ладонь Иисуса? Они ужас как разозлятся. Надо ее приделать обратно.

– Передай, что у Иисуса будет новая стена. И новая ладонь. Да и новое здание, если им захочется. Даю тебе слово.

26. Красота

Похороны Пиджака через двадцать два месяца после выстрела в Димса Клеменса, несомненно, стали величайшими похоронами в истории Коз-Хаусес. Естественно, это была обычная катастрофа в духе баптистской церкви Пяти Концов. Преподобный Го опоздал на двадцать минут, потому что никак не заводился его новый – всего шестилетнего возраста – «шеви». Один из курьеров флориста перед тем, как войти в церковь, упал и сломал руку, споткнувшись о камень, валявшийся на дороге из-за начатого ремонта – бог весть, откуда взялись деньги. Курьер свалился в открытую дверь кабинета пастора, всюду рассыпав луноцвет. На скамье для хора из-за шляпки поцапались кузины Нанетт и Сладкая Кукуруза. Опоздал, как водится, катафалк с телом из похоронной конторы – в этот раз потому, что старик Моррис Херли, известный под ласковым прозвищем Морриска, заявил, что задел нефтевоз на магистрали Бруклин – Квинс, так что требовалось быстренько подновить видок Пиджака в катафалке, который наспех припарковали на задах – аккурат посередке новенького церковного сада – из-за отсутствия места перед зданием. Несколько рассерженных прихожан – включая Бам-Бам, сестру Бибб и нескольких членов разросшегося благодаря новому президенту – мисс Изи – Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес, – метали глазами молнии в черную дверь церкви и наблюдали за этим с отвращением, подметив, что на блестящем лимузине нет ни единой вмятины, и правильно угадав, что при виде очереди перед церковью, которая загнулась за угол до самого двора жилпроекта, Морриска запаниковал и решил привести Пиджака в порядок.

– Моррису неймется впечатлить новых клиентов, – кипела Бам-Бам, глядя, как двое мужчин в черном из похоронной конторы стерегут открытый кузов катафалка, откуда свесился зад престарелого Морриса – мрачного типа с совершенно белым афро – и его блестящие туфли, запачканные черной почвой нового сада. Туфли сновали туда-сюда, внутрь и наружу из лимузина, пока он готовил Пиджака в последнюю минуту.

– Вы на него посмотрите, – с отвращением сказала Бам-Бам. – Тот еще жук.

И тем не менее служба затмила все – всем праздникам праздник. Сошлись все Коз-Хаусес. Отметились гости из Горной Скинии, Святого Августина и даже мистер Иткин с двумя прихожанами еврейского храма на Ван-Марл-стрит. Очередь растянулась мимо вагона Слона, вверх по Ингрид-авеню, вниз по Слэг-авеню и до самого двора Коз-Хаусес, почти до самого флагштока. Кое-кто говорил, что не повредила делу и бесплатная раздача сыра – а откуда он брался, никто не знал до сих пор, хотя в ночь перед похоронами он появился в таких объеме, весе и количестве, каких еще никто не видывал, целыми ящиками, аккуратно сложенными в подвале церкви и уже поджидавшими, когда сестра Го открыла двери в пять утра.

Прощание с телом продлилось девять часов.

В Пять Концов могло войти всего сто пятьдесят человек – больше не допускали нормы пожарной безопасности. На службу втиснулось вдвое больше. Народу набилось столько, что кто-то позвонил на пожарную станцию 131, откуда выслали машину. Пожарные один раз глянули на толпу и тут же уехали, вызвав полицию, которая отправила из семьдесят шестого участка две патрульные машины. Копы один раз глянули на толпу и на автомобили, припаркованные в два ряда и предвещавшие утомительное выписывание штрафов, и объявили, что их вызвали на срочное происшествие в Бэй-Ридж, где они задержатся приблизительно на три часа – как раз достаточно, чтобы преподобный Го прокричал свою проповедь о том, каким замечательным человеком был Пиджак, и чтобы Кузины довели хор Пяти Концов до самого праведного и божественного завывания, что только слышали люди, причем под конец их еще поддержали Хоакин и Los Soñadores, кого, хвала Иисусу, заглушили вопли Кузин – как обычно, приковавших все внимание к себе родимым.

Настоящая похоронная катавасия, только на сей раз все знакомые лица: сестра Го, сестра Бибб, Сосиска, Толстопалый, ныне под законной опекой Кузин, бившихся за него с тем же упорством, с каким они бились друг с другом из-за всего остального, – дополнились сестрой Пол, которая теперь, в сто шесть лет, удостоилась особого места на помосте в обществе не кого иного, как бывшего дьякона Руфуса Харли, дворника Вотч-Хаусес, когда-то божившегося, что ни за что, ни за какие коврижки не переступит он порог этого рассадника лицемерия и бессилия, зовущегося баптистской церковью Пяти Концов, покуда коптит воздух. Также присутствовала мисс Изи, окруженная всеми семнадцатью новоиспеченными членами Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес. Был там и добрый великан Суп Лопес, а также двоюродная сестра Хоакина из Бронкса, Елена, и кассир метро Кельвин – эти двое зацепились друг с другом за разговором о поездах. Присутствовали Бам-Бам в сопровождении нового супруга, Гаитянской Сенсации Доминика, и лучший друг последнего, знахарь Минго, а также несколько участников бейсбольной команды мальчиков «Олл-Коз», теперь взрослых и ушедших из бейсбола, не считая одного. И еще необычное собрание посторонних: Катоха Маллен, коп на пенсии, и его бывший напарник-новичок Джет Хардмен, ныне служивший в Береговой охране Нью-Йорка – первый черный в ее составе, заодно преодолевший этот же барьер в полицейском отряде саперов, отделе внутренних расследований, бухгалтерии, транспортной полиции и отделе механиков, где чинили машины – которые ломались спустя пять минут после того, как с ними заканчивал работу Джет.

И, наконец, две самые интересные партии: великолепный в сером костюме Томас Дж. Элефанти, ранее известный как Слон, в сопровождении матери и новой жены – крупной и скромной ирландки, по слухам, из Бронкса; и сам Димс Клеменс во плоти, бывший наркоужас Коза – ныне двадцатиоднолетний подающий-новичок в «Айова Кабс» из Младшей лиги – сестринской команде незадачливых «Чикаго Кабс» из Старшей лиги, – в сопровождении тренера Билла Бойла из Университета Сент-Джонс, у кого он прожил целый год,