практику. Конечно, можно было втайне убить некоторое число пленных- летчиков, но ведь это не остановило бы лавины воздушных налетов с использованием тысяч самолетов. И вот в головах главарей третьего рейха родилась новая концепция, смысл которой можно было бы изложить так: ликвидация сбитых «террористов» без суда, их гибель от рук разъяренной толпы дает только слабые, локальные выгоды; о таких фактах ввиду их сугубой секретности не знают летчики, товарищи убитых; поэтому надо предупредить всех летчиков противника о том, что их ждет, если они будут продолжать воздушные налеты и окажутся сбитыми.

Однако в этом деле было свое «но». Оглашение для всеобщего сведения фактов «стихийных» самосудов над летчиками (до сих пор сохранявшихся втайне) позволит союзникам без особого труда расшифровать это как заранее организованное науськивание толпы., побуждение ее к убийству, то есть как явное нарушение конвенций о военнопленных.

Гитлеровские главари долго колебались, прежде чем отважились перейти к очередному этапу в своей зигзагообразной политике преступлений. Но соображения «целесообразности» взяли верх над сомнениями. А вдруг страх перед «зондербехандлунг» или линчеванием поколеблет дух летчиков, бомбардирующих Германию!

Директива о расстреле сбитых и захваченных в плен летчиков исходила от самого Гитлера (она была издана после того, как в мае 1944 года Геринг представил ему доклад по этому вопросу). Вот ее текст:

«Сбитых неприятельских летчиков надлежит расстреливать без предания военно-полевому суду в следующих случаях:

1) при обстреле ими спасающихся на парашютах сбитых летчиков (немецких);

2) при нападении, с применением бортового оружия, на совершившие вынужденную посадку немецкие самолеты, вблизи которых находились их экипажи;

3) при нападении на железнодорожные составы;

4) при нападении на бреющем полете и обстреле из бортового оружия одиночных мирных граждан» [712].

В этой директиве поражает одна деталь: к категории «преступлений» не отнесено разрушение жилых районов, что было истинным бедствием для населения. Весьма характерно, что к разряду преступлении, подпадающих под действие «юстиции линчевания», первоначально были отнесены и воздушные налеты на города. Как сама директива Гитлера от 21 мая 1944 года, так и все позднее изданные или проектировавшиеся приказы по данному вопросу отступали от этой концепции и ограничивались лишь упоминанием об атаках на бреющем полете (с применением бортового оружия). Почему? Разве разрушение жилых кварталов в Германии было меньшим преступлением? Разве оно вызывало меньшие потери среди мирного населения, чем, скажем, убийство одиночного прохожего на шоссе «из бортового оружия»?

В германских документах нет ясного ответа на эти вопросы. Но объяснение этого факта, по нашему мнению, не представляет большой трудности.

Убивая летчиков противника за бомбардировку немецких городов, публикуя в прессе сообщения об этих случаях и мотивируя их необходимостью возмездия за попрание законов и обычаев войны, гитлеровцы тем самым лишили бы себя возможности применить те же средства. Но введя этот преступный обычай бомбардировки открытых городов еще с 1 сентября 1939 года и применяя его в течение всей войны, гитлеровцы не захотели отказаться от него и в 1944 году, когда самый ход войны все явственнее предвещал приближающееся поражение Германии. По мнению главарей третьего рейха, спасти их от этого поражения могло только чудо в виде «необычайного оружия». И Гитлер, и его сообщники верили в это «чудодейственное оружие», обманывали немецкий народ сказками, что вот-вот, не сегодня-завтра оно будет изобретено, более того, что оно уже готово и лишь «гуманный» «фюрер» не желает его применять до самого последнего момента, когда уже не останется иного выхода.

Трудно, однако, особенно в 1944 году, «именем закона» осуждать в противнике го. что открыто применяешь сам.

И все же надо считать почти символичным тот факт, что как раз 6 июня 1944 года — в день открытия второго фронта — было принято решение не включать в перечень «преступлений» союзных летчиков, за которые власти третьего рейха допускали самосуд, такие действия авиации, как разрушение городов. Это была последняя ставка — ставка на «чудодейственное оружие» («Wunderwaffe»).

В германских исследовательских лабораториях в Пенемюнде (Щецинский залив) близились к концу лихорадочные приготовления к производству разрушительного ракетного оружия. После успехов с пробными запусками прототипов этого оружия в 1942 году, несмотря на сильнейшую бомбардировку базы в Пенемюнде англо-американской авиацией в августе 1943 года, Гитлер имел все основания к тому, чтобы в 1944 году верить в ракетное оружие. И действительно, 1 июля того же года на Лондон упали первые ракеты «Фау-1», которые обладали огромной разрушительной силой и которые Гитлер считал способными в корне изменить ход войны в пользу Германии.

Вот в чем подлинная причина «великодушия» гитлеровцев в трактовке вопроса о разрушении городов!

Совсем иначе представляется вопрос о применении бортового оружия самолетов. Хотя гитлеровцы с самого начала войны и применяли этот метод на различных фронтах, однако в отношении Англии здесь было сделано исключение — по специальному приказу Геринга [713]. Не вникая в причины издания подобного приказа, надо все же заметить, что гитлеровцы решили использовать этот формальный юридический предлог для развязывания новой антисоюзнической кампании. Ссылаясь на международное право, они пошли на новое преступление— подстрекательство толпы к физическому уничтожению уже обезоруженных, беззащитных людей.

Что представляется парадоксальным в этой ситуации?

Разрушение жилых кварталов (больше того, целых городов!) в результате воздушных бомбардировок по своим масштабам, бесспорно, является преступлением, более чреватым своими последствиями, чем обстрел людей бортовым оружием. Но гитлеровцы прикрывались международным правом всякий раз, когда это служило их насущным интересам в определенной ситуации. В противном же случае право это оспаривалось, обходилось и… нарушалось тайно и даже явно! В июне 1944 года военное и политическое положение гитлеровской Германии побудило главарей третьего рейха, которые уже совершили убийство миллионов людей, занять на первый взгляд непонятную позицию… осуждения убийства одинокого прохожего бортовым оружием летящего на бреющем полете истребителя противника, признания такого действия преступным способом ведения войны и циничным попранием международного права и, как следствие, «реагирования» (преступного!) в форме линчевания сбитого летчика, который допустил обстрел. С другой же стороны, такая ситуация диктовала гитлеровцам необходимость непризнания преступлением и нарушением международного права… не менее бесчеловечных бомбардировок с воздуха целых жилых районов и погребения под их развалинами десятков тысяч невинных людей. Но даже это не было единственным проявлением цинизма гитлеровцев в толковании норм международного права.

Вполне понятно, что введение новых «норм» в форме линчевания вызывало определенные опасения и сопротивление даже среди высших чинов рейха, хотя они уже привыкли к применению разбойничьих методов в отношении собственного народа, а тем более в отношении других народов, стонавших под ярмом гитлеровской оккупации. Однако такое «внутреннее