– Мы должны пресекать нелепые слухи везде, где слышим их, –провозгласила маркиза. – В конце концов, общеизвестно, что дофин был похороненна кладбище Сен-Мартен в общей могиле, залитой известью, а все остальное –досужие домыслы. Однако его величество должен знать об опасных слухах. Кнесчастью, у меня сейчас нет под рукой верного человека, которого я могла быотправить в Англию, в Гартвель, к его величеству. Может быть, у вас?..

Де Мон развел руками.

– А я так надеялась! Но, может быть, этот кузен, о которомвы упомянули? Каковы его настроения?

Де Мон досадливо дернул уголком рта.

– Я мало что знаю о нем. Кажется, он хитер, хотя и неотличается особым умом. Да и в руках он себя держать не умеет. Вероятно,сказались тяжкие испытания, бегство из России.

– Наполеоновский солдат? – с брезгливой гримаской уточниламаркиза.

– Да. Единственное его достоинство – хорошо подвешенныйязык. Послушаешь, как он рассказывает о падении моста через Березину, так дрожьпробирает. Сам же Оливье чудом спасся.

Какая-то тень промелькнула в черных глазах маркизы.

– Оливье? – нахмурилась маркиза, голос ее вдруг зазвенелметаллом. – Оливье… а дальше?

– Де ла Фонтейн. Благородная и довольно состоятельная семья.Во всяком случае, он дал своей кузине весьма приличное приданое!

Он улыбнулся. Маркизе, конечно, не дано было постичь смыслэтой улыбки, зато де Мону не дано было знать, что он сейчас спас жизньчеловеку, от которого охотно избавился бы любым способом.

В конце концов де Мон все-таки взялся подыскать курьера вАнглию, чем весьма порадовал маркизу. Потом именитые роялисты еще немногопобеседовали, превознося Талейрана и браня Наполеона, надеясь на успехи союзныхармий и желая здоровья и долгих лет жизни «одноглазому медведю», как ониназывали Кутузова.

Наконец маркиза отбыла.

Де Мон спросил пуншу и уселся у камина, покуривая трубку.Уютно трещали виноградные лозы; тонкий смолистый аромат наполнял комнату; табакбыл хорош, а пунш – великолепен.

Поджав губы, он взглянул на часы, размышляя, завершено лиуже дело, и решил, что вполне может еще задержаться в этой уютной комнате. Онвновь принялся потягивать пунш, предаваясь невеселым своим размышлениям, ноусталость все же взяла свое, и де Мон задремал.

* * *

– Не спи! С ума сошел! – Ангелина с трудом растолкалаОливье. – Ты что, спать сюда пришел?!

– А? Нет! – Оливье потряс головой, прогоняя дремоту, ипотянулся к Ангелине: – Желаете продолжить, мадам?

Она расхохоталась и оттолкнула его ладонью, будто большоголаскового кота.

– Нет, брысь-брысь! Немедленно вставай и одевайся! Довольноты дурачил сегодня этого доброго человека!

– Ну и что? Не зря же говорят, что дураки – самые счастливыелюди на свете, – хмыкнул Оливье. – А что до его доброты, так за пятьдесят тысячфранков годового дохода я бы уехал от жены не на два-три часа, а… а… – Он былтак возмущен, что не заметил, как напряглась Ангелина. – И, если на то пошло,не я один дурачил его, а мы. Мы вместе. Ведь если какая-нибудь хворь у тебя ибыла, то отнюдь не delirium tremens, – он даже икнул от смеха, – а самаявульгарная febris erotica [99]!

Ангелина опустила ресницы и выждала несколько мгновений,прежде чем смогла справиться с голосом и совершенно спокойно предложить Оливьевсе-таки подняться с постели.

Наконец, небрежно чмокнув ее на прощание, он направился кдвери, так и не заметив, что подушка по обе стороны от ее головы, там, кудасбегали тоненькие горючие ручейки, мокра от слез.

Все оказывалось не таким, все обманывало ее! Она смертельнобоялась, что человек, взявший ее в жены, начнет осуществлять свои супружескиеправа; боялась не того, что он возьмет ее силой, – боялась его старческогобессилия, которое ей придется преодолевать! Однако в первую брачную ночь де Монтолько поцеловал ей руку и отправился спать в другую комнату. То же происходилои в последующие ночи. Разумеется, Ангелина не мечтала о ласках нотариуса деМона. Она несколько побаивалась этого загадочного человека, так неожиданновзявшего ее под свое крыло… правда, цена его «первой любви» оказалась пятьдесяттысяч годового дохода, зато Ангелина теперь могла не бояться за будущее своегоребенка. Не зря сказано: «Довлеет дневи злоба его» – всегда Ангелина живочувствовала справедливость этих слов. Что богу угодно, то и случится, говорилаона себе, стараясь просто жить, жить, как живется, – но не могла преодолетьстраха за себя… Она чаще с ужасом вглядывалась в свою душу, с ужасом ощущаласвое тело, ибо, произнеся священные слова обета супружеской верности, ощущала всебе непреодолимое желание изменять своему мужу. Ее сущность сделалась ейпонятна – и отвратительна. Потребность в мужских ласках, вполне нормальная дляженщины ее лет, казалась ей чем-то противоестественным. Ее влечение к Оливьесделалось после недельного воздержания неодолимым, оттого она и решилась наотвратительный обман своего мужа. Ну а Оливье был только счастлив удовлетворитьне просто пыл, но и жажду мести человеку, который так мастерски обвел еговокруг пальца. Эта его мстительность и отталкивала, и притягивала Ангелину.