– Я люблю тебя, Бекетт, – прошептала я, когда все закончилось, прижимаясь к нему так, чтобы между нами не осталось никакого расстояния. – Только тебя. Навсегда.

– А я тебя, малышка. – Его губы нашли мои в темноте. Он поцеловал меня и шепотом дал обещание: – я никогда не полюблю никого, кроме тебя.

25 декабря, год спустя

Я стояла у окна нашей новой квартиры в Бруклин-Хайтс. От белых стен все еще пахло краской. Деревянные полы, новая бытовая техника. Мы переехали сюда три месяца назад, но я до сих пор воспринимала как чудо тепло, которое исходило от батареи, подключенной к центральному отоплению.

Конечно же, гирлянды переехали вместе с нами. Я повесила их на окно, из которого был виден пролив Ист-Ривер и возвышавшийся за ним Манхэттен. На стене рядом с окном висела увеличенная страница из графического романа «Мама, можно?..» вместе с цитатой из газеты «Гардиан»:

«История о причинах и следствиях. О жестокости, мести и искуплении, приправленная ноткой теории хаоса. Это беззастенчивое заявление о силе прощения».

Мы получили кучу положительных отзывов – так много, что мне иногда приходилось напоминать себе, что это моя жизнь, а не мечта. Но рецензия «Гардиан» выделялась из череды других. Единственное, чего ей не хватало, – это упоминания о любви.

По моему мнению, вся суть этого графического романа сводилась к любви. Но разве любовь – это не своего рода теория хаоса? Один быстрый взгляд, одна улыбка и одно слово могут навсегда изменить направление чьей-то жизни. Мы с Бекеттом были живым тому доказательством.

Читатели жаждали узнать историю Райдера. В одном углу нашей просторной гостиной стоял новый стол со стильной лампой и двумя стульями, где мы работали над романом «Мама, можно?.. Том II – Грехи отца».

Бекетт подошел ко мне сзади, обнял за талию и поцеловал в шею.

– Они уже здесь. Ты готова?

Я взяла в руки маленькую картину, которую закончила день назад. Она представляла собой разительный контраст по сравнению с черно-белыми страницами комикса – на ней буйствовали желтый и красный цвета. Я вложила ее в портфолио и выключила верхний свет, оставив белые лампочки гирлянды зажженными. Светлячки танцевали по белым стенам в тусклом свете угасающего дня.

– Готова.

Мы надели верхнюю одежду и шапки, взяли чемоданы и спустились по лестнице. Рой и Мэри Гудвин ждали нас у такси – вместительного мини-вэна. Миссис Сантино сидела на заднем сиденье, укутанная в лисью шубу из искусственного меха, от которой попахивало плесенью. Она надевала ее каждую неделю, когда мы водили ее на ужин или в кино.

Больше никаких рукопожатий – Рой обнял своего сына, похлопал по спине и плечам и взъерошил волосы. Мэри взяла лицо Бекетта в ладони, расцеловала его в обе щеки и ласково пожурила его за то, что он давно не подстригался.

Когда-нибудь я смогу смотреть на эту маленькую, только родившуюся семью не затуманенным слезами взглядом. Я обвинила во всем ветер и залезла в машину.

– Как у вас дела, миссис Сантино? – спросила я на ломаном итальянском.

Миссис Сантино пожала плечами и начала перечислять целый список жалоб – я уловила что-то про больные суставы, но она говорила слишком быстро, чтобы я смогла расшифровать остальное. Она махнула рукой на мои жалкие попытки ответить, а потом взяла мою ладонь в свои. Когда в машину залез Бекетт, она разразилась еще одной речью на итальянском, быстрой, как пулеметная очередь.

– Bel giovanotto, siediti accanto a me e dammi un bacio.

Бекетт бросил на меня непонимающий взгляд.

Эти слова было легко перевести. Я показала на сиденье по другую сторону от миссис Сантино.

– Садись туда, красавчик, и подари даме поцелуй.

Бекетт чмокнул миссис Сантино в щеку, и она разразилась новой тирадой на итальянском. Бекетт приподнял брови, но я только развела руками, улыбаясь так широко, что мое лицо грозило расколоться надвое.

Такси остановилось у Пенсильванского вокзала. Потом нас ждала двухчасовая поездка на поезде до Филадельфии, а потом – еще один переезд на такси до дома моих родителей. Когда мы поднимались на крыльцо, Бекетт сжал мою руку.

– Все хорошо?

Я улыбнулась ему.

– Лучше некуда!

Это был стандартный ответ, но в данном случае он полностью соответствовал правде.

Мы столпились на крыльце. Бекетт помогал миссис Сантино, поддерживая ее за руку. Мэри, похоже, нервничала; она поправляла горшок с пуансеттией, который держала под мышкой, в то время как Рой приглаживал галстук.

Дверь распахнулась.

– Милая! – воскликнула мама, смеясь и заключая меня в долгие, теплые объятия. Потом она обняла Бекетта и чмокнула его в щеку. – С Рождеством, дорогой!

– С Рождеством, миссис Росси, – сказал Бекетт. – Я хотел бы познакомить вас с моими родителями, Роем и Мэри Гудвин.

Мои глаза снова защипало на ветру. Раньше я старалась не плакать ни при каких обстоятельствах, опасаясь того, что меня накроет волна боли. Теперь же я могла зарыдать на пустом месте. Боль можно подавить, но счастье не знает никаких границ. Оно вырывалось из меня, независимо от моих желаний.

Да я и была не против.

Все мои родственники толпились в дверях и в холле, обнимая Гудвинов и пожимая им руки. Мама радовалась пуансеттии, а папа, открыв рот от изумления, изучал этикетку на бутылке чистого солодового шотландского виски, которую ему преподнес Рой.

– А это миссис Сантино, – сказал Бекетт, помогая старушке подняться по ступенькам.

Мама поприветствовала ее на итальянском, и миссис Сантино выпалила последовательность слов, смысл которых я не разобрала. Но для тетушки Люсиль и моих бабушек они прозвучали словно пароль, свидетельствовавший о том, что миссис Сантино была одной из них. Они набросились на нее, треща, как сороки, и затянули в свою компанию. Послышались новые жалобы на суставы, холод и рецепты. Отголоски их слов доносились до нас все тише – женщины отправились на кухню, чтобы убедиться, что никто не испортит соус.

В этом году рождественский ужин был совершенно не таким, как в прошлом. Мы все помнили про Розмари, но больше не старались спрятать эти воспоминания. Мы рассказывали истории и смеялись, а пару раз немного поплакали. Я знала, что мои родители – особенно мама – так и не смогли перевернуть эту страницу, но разве это вообще было возможно? Я смотрела, как улыбка то появляется на маминых губах, то исчезает с них – мысли и воспоминания тянули ее в разных направлениях. В какой-то момент она сказала, что, по ее мнению, пришла пора поменять занавески.

Когда она вышла в ванную, я схватила портфолио, лежавшее у моих ног под столом. Бекетт сжал мою ладонь и поцеловал меня.