Осторожно, двумя пальцами, она взяла камень, посмотрела на свет. Конечно, она почти сразу поняла: Вернер собирался использовать рубин в качестве активного вещества, пропустить через него лучи. Идея показалась Эмме интересной. Она положила камень возле прибора, в эбонитовую крышку от какой-то склянки. Ей захотелось еще раз примерить кольцо.

Герман когда-то купил для нее в Амстердаме дивный бриллиантовый комплект – серьги и кольцо. Серьги до сих пор посверкивали в ее мочках, а из кольца камень выпал и потерялся.

«Если я попрошу, Вернер, конечно, не откажет, – размышляла она, – давно хотела, но не решалась, и вот отличный повод. Тогда оно было мне мало, но можно отдать ювелиру, увеличить».

В кошелечке кольца не оказалось. Эмма перебрала побрякушки, с тревогой подумала: «Неужели полька?» – но тут же отогнала эту мысль. Агнешка не похожа на кретинку, мечтающую попасть в концлагерь.

Окончательно убедившись, что кольца нет, Эмма закрыла сундучок и отправилась вниз.

Вернер сидел на скамейке в прихожей, шнуровал ботинки.

– Дорогуша, извини, мне нужно сходить на почту.

– Зачем? Что случилось?

– Некогда, потом объясню. Почта закрывается в пять.

Эмма сдернула с вешалки свою шубку.

– Я с вами!

На улице она взяла его под руку, еще раз спросила, что случилось, он не ответил.

Почтовое отделение находилось на углу соседнего квартала. Там не было ни души, только торчала русая голова молоденькой служащей за окошком.

– Успели, – пробормотал старик сквозь одышку.

Здороваясь с девушкой, он назвал ее по имени: Гильда. В этом районе все друг друга знали.

Гильда выглянула из окошка.

– Добрый вечер, профессор Брахт, я закрываю через десять минут.

– Не волнуйтесь, Гильда, я вас не задержу.

Вернер взял бланк для международных телеграмм, стал заполнять его, нервно макал казенное перо в чернильницу, ввинченную в стойку.

«Дания, Копенгаген, Блегдамсвей, 17, Институт теоретической физики, профессору Нильсу Бору. Фриц вернулся из госпиталя, дома предписан сидячий режим. Успокойте Шарлотту. Доктор Макс сделает все, что в его силах», – прочитала Эмма, заглянув через плечо старика, и заметила, что подписался он собственным полным именем, указал свой домашний адрес.

– Профессор Брахт, у вас тут ошибка, – сказала служащая, принимая бланк, – вы, вероятно, хотели написать «постельный режим».

– Нет-нет, Гильда, режим именно сидячий, – улыбнулся Вернер, – наш больной сидит, а не лежит.

«Может, вы, наконец, объясните?» – повторяла про себя Эмма, пока шли назад, к дому. Произнести эту фразу вслух она не решалась, знала: если старик сочтет нужным, сам все объяснит, а нет – так никакими клещами из него слова не вытянешь.

Дома, скинув пальто, он сразу пошел на второй этаж. Эмма за ним. Там была спальня для гостей, с отдельной ванной и туалетом. Дверь оказалась запертой. Немудрено, в последний раз гости ночевали тут лет сто назад, еще при Марте. Вернер нервно покрутил ручку.

– Черт, где ключ? Ни за что теперь не найду.

– Я найду, – сказала Эмма.

Связка запасных ключей висела в шкафчике в кладовке. Наконец дверь открыли и застыли на пороге.

В комнате был идеальный порядок. Широкая кровать под шелковым зеленым покрывалом, кресло-качалка с вышитой подушкой и вязаным пледом. На старинном бюро в китайской фарфоровой вазе букет роз. Лепестки не осыпались, цветы просто высохли и почернели, превратились в маленькие хрупкие мумии. Пыли оказалось совсем немного. В ванной висели белые купальные халаты, в мыльнице лежал кусок мыла, две зубные щетки торчали из стаканчика.

Марта любила принимать гостей, любила эту комнату. Без нее за прошедшие годы дом обрел другой облик, стал жилищем вдовца, вопреки всем стараниям Эммы, выглядел печально и неуютно. Только одна запертая комната осталась прежней.

Вернер побледнел, опустился на стул у бюро. Эмма присела перед ним на корточки, тревожно заглянула в лицо.

– Что, сердце?

Он издал странный сухой звук «уф-ф», похожий на шорох мертвых цветов, тряхнул головой и произнес усталым будничным голосом:

– Надо вытереть пыль и поменять белье. Думаю, Физзлю тут будет удобно.

– Какому Физзлю?

– Хоутермансу. Скоро его должны выпустить из тюрьмы.

– Из какой тюрьмы?

Она, наконец, поняла, о ком речь, и удивилась еще больше. Фридрих Хоутерманс, молодой талантливый физик, помесь второй степени, то есть еврей на четверть, к тому же коммунист, эмигрировал в Англию. Ходили слухи, что оттуда он переехал в Россию.

– Русские передали его гестапо, – объяснил Вернер, – сейчас он в Берлине, в тюрьме полицейского управления на Александрплац. Неделю назад мне позвонил незнакомый человек, с приветом от Физзля. Так мы между собой называли Фрица. Человек этот оказался бывшим сокамерником, его выпустили. Физзль дал ему мой номер.

– Неужели помнил наизусть? Через столько лет? – Эмма подозрительно прищурилась.

– Ничего странного, – успокоил ее старик, – домашний номер Физзля отличается от моего всего на одну цифру. К тому же мой номер есть в городском телефонном справочнике.

– Погодите, вы сразу поверили какому-то незнакомцу? А вдруг провокация?

– Он сказал «Физзль». – Вернер улыбнулся. – Провокатор этого прозвища знать не мог. Конечно, я позвонил Максу, попросил проверить. У него связи, возможности, он все выяснил и даже добился освобождения, не знаю уж, как ему это удалось. Теперь хлопочет, чтобы Физзлю вернули собственность, виллу тут рядом, на соседней улице. Пока он поживет у меня.

– А что значит эта телеграмма? Кто такая Шарлотта? – судорожно сглотнув, спросила Эмма.

– Шарлотта – жена Физзля, она в Америке. Ее с двумя маленькими детьми чудом выпустили из России в тридцать седьмом, после того, как его арестовали. Она не знает, что с ним. Вот, я отправил телеграмму Нильсу, он ей сообщит, что все в порядке. Теперь поняла?

Эмма молча кивнула.

– Ну, а как тебе моя идея использовать в качестве активного вещества рубин?

– Гениально. – Эмма улыбнулась. – И просто, как все гениальное. Камень пролежал без пользы сто лет, вот, наконец нашлось ему применение.

Она хотела спросить про кольцо, но не решилась. Сейчас это прозвучало бы бестактно.

* * *

Ося ждал профессора Мейтнер в ресторане на Королевском острове, возле городской ратуши. По телефону он представился корреспондентом «Таймс» Джоном Касли.

В Стокгольме стало совсем тепло, сквозь молочную дымку просвечивало солнце, на площадке перед верандой чирикали воробьи, мягкий ветерок трепал кисейные занавески.