– А если бы снасильничать захотели?

– Пока, слава богам, обходилось, – Гарька сотворила обережное знамение.

Безрод усмехнулся, повернулся к хозяину.

– А сам чего душой маешься? Чего нелюбимым делом занят?

Усач поморщился.

– Не мое это! Не мое! Руки под меч заточены, не под весы. Когда батя помер, торг я и унаследовал. Но душе тесно. Задыхаюсь. Не могу. Думал, – что с меня, дурня, возьмешь, года не проторгую, разорюсь. Ан нет! Не разоряюсь! Богатею. И горла не деру, и гостей не привечаю, а ко мне все идут и идут! Небось, раньше всех ко мне зашел?

– Да.

– И девку у меня возьмешь. Не нынче, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Не ту, так другую. Эх…

Усач горько махнул рукой. Ровно крылья птице подрезали. Свалилось отцово дело, как снег на голову, по рукам-ногам опутало, лететь не дало. Сидит надутый, будто сыч, деньгами обзаводится. Как в болото затягивает.

– Когда отец помирал, слово с меня взял. Из горла вырвал. Разве родителю на смертном одре откажешь! И вот сижу. Богатею, так твою…

В другом загоне Безрод также не нашел того, что искал. И в третьем. И в четвертом, и в пятом. А чего искал, сам толком не знал. Увидеть бы, а там само собой станет ясно – она. Тычок заждался, испереживался, все углы в избе промерил. Безрода лишь отпусти одного, – полгорода против себя восстановит. Ходи, потом, замиряйся со всеми! А Сивый сам не заметил, как весь день в городе проторчал. Там остановится, сластей прикупит, здесь вина заморского попробует. Но стоило вручить Тычку кулечек сластей, – старик мигом подобрел. Заговорщицки подмигнул, – дескать, по девкам ходил, повеса? Сивый, ухмыляясь, кивнул. По девкам. Да только все впустую. – Хозяин принимает новых постояльцев, – шепнул балагур. – Еще не прознал, кто такие. Вот только сговорились. Будут весьма скоро.

– То его дело. Постоялый двор без постояльцев – что ножны без меча.

– Не принес бы Злобог сварливых да крутонравных.

– Всем на земле место найдется. После захода солнца пришли новые постояльцы. Сразу стало шумно, изба ожила, ожили девки, ожил хозяин. Безрод только усмехнулся. Когда к себе поднимался, краем глаза видел новых гостей. Пришли откуда-то издалека. Никогда не встречал такой росписи по рубахам. И шапки у них по-другому кроены, и сапоги непохоже сшиты. Разве что мечи такие же. Так новый меч придумать труднее, чем новый узор. Почитай, уже все придумали: прямые, гнутые, короткие, длинные, для одной руки, для двух, узкие и широкие. Даже топор изобрели. А узоры по рубахам до сих придумывают.

Наутро Безрод чуть свет спустился в трапезную, еще никого на ногах не было. Вновьприбывшие отсыпались после бани и видели десятые сны, Тычок тоже воевал с подушкой. Сивый положил кусок мяса на хлеб и, не задерживаясь, ушел на торжище. Давешний хозяин Грец Несчастный хмуро кивнул. Гарька встретила, как старого знакомого. Зашептала на ухо.

– Так не возьмешь меня? Я страсть как в любви истова!

Безрод усмехнулся и покачал головой.

– Боюсь, обнимешь и задавишь. Разве мне с тобою тягаться?

– Уж то верно! Как обниму, так держись за этот свет! А чего ищешь, нет. Сама для тебя выглядываю.

– Чего ж так?

– Понравился ты мне. Всем хорош, всем удался, да только…

– Только что?

– Трусоват маленько.

Сивый не сдержал хохота. Наверное, давно рабский загон не сотрясался чистым заливистым смехом. Все уши позажимали.

– Давеча тулуки пришли. Рабынь привезли. Грец купил десяток.

– И что?

– Ничего хорошего. Квелые все какие-то. Без слез не взглянешь. Вон, в углу стоят. Дичатся еще.

Безрод прошел в указанный Гарькой угол. Новые рабыни сбились в стайку и жались друг к другу, будто знались всю жизнь. Грец, как другие работорговцы, плетьми рабынь не охаживал и в колодки не загонял. Сбежит какая, ловить не станет, – скатертью дорога. Но бедняжкам стоило только кинуть взгляд на равнодушное лицо усача, как руки-ноги словно отнимались. Безучастное лицо с глазами, пустыми от тоски. Так же глядели кругом те, кто нападал на их деревни и жег дома. Этот усатый голову отрубит – и не задумается! Не те. Среди этих рабынь ее нет. Безрод каждой заглянул в глаза и ничего, кроме страха, не увидел.

– А вот Крайр сам в походы ходит, – Гарька показала рукой на восток. – Там его загон. Пустой стоит. За добычей ушел.

Безрод проходил вчера мимо пустого загона, в ста шагах от загона Греца, и дивился. Кругом полно живого товара, а тут пусто. И не просто пусто, а – ни единой души, кроме сторожа.

– Давно ушел?

– Да с месяц. А может, больше.

– Стало быть, скоро будет?

– Да уж всяко так выходит.

Подошел Грец.

– Не выбрал еще?

– Да все не то.

– А чего ищешь?

– Знать бы самому.

– Забирай Гарьку – и делу венец.

– Боязно.

– Тебе?

– А если захочу любви, да не ко времени? А вдруг осерчает, когда полезу?

Грец Несчастный в раздумьях почесал макушку.

– Ты прав, может покалечить.

– Любовь – страшная сила, – ухмыляясь, бросил Сивый и покосился на Гарьку. Та не слышала, но подмигнула.

В остальных загонах Безроду так же не повезло. Не те девки, не тот день. Все не то.

Вернулся на постоялый двор и, не задерживаясь, прошел к себе наверх. Город очень велик, и много в нем диковин. В нижнем городе скоморохи действо играли. Ходили на руках, смешно подрыгивая ногами с бубенцами на пятках, взбирались друг на друга, втрое вырастая над толпой, показывали чудеса. У одного в руке был рогалик, махнул, – и не стало. Уж дети все обыскали – не нашли, а шут в красном колпаке вынул рогалик у самого маленького из шапки. Ему и отдал. Дети аж завизжали от восторга. Безрод пока никак не привык к тому, что стал богат. На торгу купил платок, расписанный чудными птицами. Висел на шесте, колыхался под ветром, а птицы шевелились, будто живые, – вот расправят крылья и взлетят. Хоть и некому пока дарить, а все равно взял. Мог взять – и взял. Аж самому неловко стало. Бери, что хочешь, на все деньги есть. Будто не в свои одежки влез. Неловко, неуютно.

А в верхнем городе видел диво. Местный князь поставил драчную избу. Видать, умудрен годами человек. Чем запрещать драки, а потом со стражей по всему городу виноватых искать, князь поставил избу особо для драчунов. Дабы город не баламутили, а чесали друг другу холки в одном месте. И людям спокойно, и городу прибыток, ведь хочешь драться – звени деньгами. Пусть хоть поубиваются. Драчной пристав блюдет правила, а драчуны знают, на что идут. Потому и не требовали виры после честного боя. Бывало, что и насмерть дрались. Бывало, что оружные. Всякое бывало. Ни дня не пустовала драчная изба. Велика, просторна, хоть стенка на стенку сходись. Хоть десять на десять бейся, локтями толкаться не придется. Места хватит. Безрод помялся у входа, – да и вошел внутрь. Большая избища, хочешь – на лошади езди, кровля держится на столбах, по стенам идут помостки для любопытных. Сивый протолкался поближе, в нем признали неместного – и дружелюбно потеснились. – …Дурень, Леннец! Кровью рассопливится, глаза свету не взвидят, отделает его тулук, ровно чучело! – поймал Безрод обрывки разговора.