– Слышала когда-нибудь про старое правило: «Возлюби ближнего своего»?

– Конечно.

Ее правая лодыжка была от него дальше, поэтому Канино, чтобы примотать куском ленты край ее брючины к ножке стула, просунул руку под сиденье.

– А как исполнять его на деле? – Он плотно прижал край ленты. – Многие ближние не очень-то любезны.

– Ну, папа говорит, их можно любить, даже если они тебе не нравятся.

Канино с треском отмотал еще кусок ленты, прищелкнул зубами, откусывая, и примотал ей левую ногу.

– Твой папа прав. У тебя когда-нибудь умирали котик или собачка, которых ты любила? Да, у тебя ведь мама умерла?

– Да, – Дафна глубоко вздохнула.

– Но ведь бог нас любит? Так все говорят.

Он притянул ей правую руку к опоре спинки и крякнул, пропихивая ленту между планками.

– Верно, – сказала Дафна. – Бог нас любит.

– Но он убивает наших котов, и собак, и наших матерей. Иногда довольно жестоко! Почему Он всегда делает такие гадости? Открою тебе секрет.

– Не надо мне никаких секретов.

Ровный тон дался Дафне нелегко.

Канино теперь занимался ее левой рукой, прижимая ее к спинке стула. С ней он справился быстрее.

– Это как с ближними. Бог нас любит, но мы Ему не нравимся. Совсем не нравимся.

Дафна вдруг заметила, что уже несколько секунд ощущает любовь и острую обеспокоенность отца.

«Я в порядке, пап», – подумала она в надежде, что он уловит эту мысль. И приказала себе не бояться – ведь отец чувствует ее страх. Может, богу она и не нравится, как сказал Канино, зато нравится отцу.

Канино встал.

– Я погашу свет, – сказал он, – но в эту трубку ты можешь смотреть на Палм-Спрингс. Понятно?

Он выключил лампу над головой и вышел из палатки.

Дафна заглянула в пластмассовую трубу и далеко-далеко внизу увидела городские огни.

– Я немного погодя зайду посмотреть, как ты тут, – сказал Канино. Он опустил полог палатки, она услышала, как его сапоги шаркнули по платформе, заскрипели по грязи и удалились.

Дафна с тоской разглядывала далекие огни ресторанов, театров, жилых домов и цеплялась за сознание отца.

Фред в сгустившихся сумерках стоял, прислонясь к стене домика. Канино, остановившись рядом, достал из кармана рубахи пачку «Кэмел».

– Музыка, синхронизированные вспышки огней – все это вместе, – заговорил он, – к рассвету гарантируют ей диссоциацию личности. Пусть двое парней спустят вниз с горы тот кусок промасленного стекла. А сам оставайся здесь, – он потянулся. – Выпью-ка я пивка. Хочешь пива?

– Я не пью. План по ее стиранию в силе? – спросил Фред, кивнув в сторону грузовика и палатки.

– Еще бы, черт побери. Стирать Шарлотту нельзя – она слишком долго участвовала в наших делах, мы потеряем несколько лет. Она дура или нас принимает за дураков. Дьявол, ведь это она спала с тем старикашкой в Нью-Джерси, чтобы достать для нас записи Эйнштейна из Принстона! Помнишь старика, который потом повесился в камере? Добыли бы мы эти бумаги без Шарлотты? Может да, а может и нет. К тому же, устранив Шарлотту, мы не помешаем этой детке сжечь фильм Чаплина. Нет, убирать надо девчонку.

– Убить ее отца?

– Конечно, почему бы и нет? С Шарлоттой завтра утром он наверняка не пойдет, так что это будет несложно. Однако, – Канино тихо рассмеялся, – завтра в полдень он снова будет жив, в абсолютно новом мире. Просто окажется, что у него никогда не было дочери.

24

Двенадцатигранная комната мотеля была набита битком. Фрэнк Маррити с Шарлоттой сидели на двуспальной кровати, поставив между собой пепельницу прямо на покрывало. Лепидопт и Малк сели на ковер, а старый Мишел устроился под лампой за письменным столом у двери ванной и тер уставшие глаза. С другой стороны кровати, загородив одно из окон, расположенных на высоте колена, стояла цементная плита, которую Маррити последний раз видел в бабушкином сарае. С тех пор в нее, как видно, успели пострелять – правый отпечаток ладони был выщерблен, отпечаток прута тоже, а «С» в слове Сид полностью откололось. Рядом с плитой громоздились четыре картонные коробки для переезда, из верхней торчали старые, в матерчатой изоляции, провода. В свете лампы, мерцающей из-под купола потолка, все казалось залитым старинной сепией.

Письма Эйнштейна, спасенные Маррити, лежали на столе перед Мишелем – каждое в отдельном пластиковом кармашке.

– Прочел я письма, – заговорил Мишел, откинувшись на спинку стула подальше от лампочки, в свете которой его лицо напоминало череп. – Это все дополнения. Ценные, однако Эйнштейн исходил из того, что его адресатка уже знает многое из того, что нам неизвестно. – Он, как я заметил, уделил не одну страницу каким-то «Сказкам Грюмбера», – вставил Лепидопт. – Я бы их поискал.

– У него плохой почерк, – возразил Мишел. – Это «Сказки братьев Гримм», я даже знаю, какую сказку он имеет в виду. Это «Верный Иоганнес», где вороны якобы обладают возможностью видеть прошлое и будущее. Ход событий прочерчен на земле, как дороги, по которым предстоит идти героям. Но вороны живут в высшем измерении, откуда видят прошлое и будущее всех персонажей. Так он объяснял дочери, какая перспектива открывается из высших измерений, – Мишел потянулся. – Берт, ты вроде бы варил кофе?

Малк, вытянув шею, заглянул в ванную.

– Вот-вот закипит.

– Нам скоро будет не до кофе. И еще, – продолжал Мишел, – Эйнштейн упоминает, что рассказал Рузвельту – в письмах он называет его Королем Неаполитанским, так звали одного из персонажей «Бури» – об атомной бомбе, но умолчал о другом своем открытии, а именно о машине времени. Или, может быть, об этой вашей сингулярности, – он кивнул на Шарлотту. – Скорее всего, это части единого целого. Незадолго до смерти в 1955 году он пишет, что говорил с «Н.Б.», побывавшим у него в октябре, и что Н.Б., к счастью, даже не догадывается о возможности математического обоснования машины времени. Нильс Бор приезжал к Эйнштейну в октябре 1954-го, – он искоса взглянул на Маррити. – В основном все содержание писем сводится к тому, почему ваша бабушка должна уничтожить хранившуюся у нее в сарае машину.

– Она пыталась, – напомнил Фрэнк. – Под конец.

– Еще в письмах упоминается «Калибан, твой непорочный инкуб», – вспомнил Мишел. – Это тот, что появлялся в телевизоре в палате вашей дочери?

– Возможно, – кивнул Маррити. – Он цитировал слова Калибана из «Бури». Вы сами слышали, – сказал он Лепидопту.

Тот кивнул.

– И он добивался, чтобы ваша дочь впустила его в сознание. Он говорил: «Горы горят» и «Когда пожары погаснут, будет поздно». Ваша бабушка умерла, чтобы избавиться от него: прыгнула вбок – в пространстве, а не во времени – и соскребла этого Калибана с души, как наросшие на душу ракушки, – Лепидопт вспомнил, как позабавило это сравнение беднягу Боззариса, когда они толковали с ним в Ньюпорт-Бич – каких-то двенадцать часов назад! – А от «трения», если можно так выразиться, в горах и начались все эти пожары.