– Видимо, по этой причине продать дом будет непросто.

– Продать? Я не могу его продать. Он завещан мне через какой-то непонятный трастовый фонд, и это значит, что избавиться от него нельзя.

– А-а! – Теперь она поняла, почему у него такой отсутствующий вид. – Может быть, поможет Национальный исторический фонд? – О нем она слышала от Каспара.

– Они к нему и багром не притронутся. Дом не только в кошмарном состоянии, но и сам по себе кошмар.

– И как же вы намерены поступить?

– Не знаю. Зависит от… кое-чего. Еще не решил.

Следующим блюдом была жареная курятина с хлебным соусом, картофельным пюре и брюквой.

– Когда говорят о «чемоданах без ручки», – сказал он, – я думаю, хорошо бы это был и вправду просто чемодан.

– Чудесный обед, – сказала она няне после ломтя бейкуэльского песочного пирога и была вознаграждена улыбкой.

– Как приятно видеть чистые тарелки, – ответила няня.

– Теперь мы осмотрим дом, няня.

– В бальном зале осторожнее, смотрите под ноги. И окна лучше не открывайте. Когда соберетесь пить чай, позовите меня.

– Раз уж мы внизу, отсюда и начнем.

Он шел первым и указывал дорогу. Еще один коридор с застекленными дверями вел в обширный холл, где начиналась двойная лестница с каменными перилами, и за такими же застекленными дверями виднелся главный вход в дом. По левую сторону от холла находилась гостиная со стенами, обтянутыми шелковым дамастом, который выцвел настолько, что прямоугольники на месте исчезнувших картин казались по сравнению с остальным материалом почти кричаще розовыми. Мебель была почти вся в чехлах, трупик скворца лежал на ошметках копоти в камине. Две двери, по одной с каждой стороны от камина, открывались в бальный зал, четыре огромных окна на длинной стене которого были обращены в зимний сад. В нем крыша серьезно пострадала: длинные осколки стекла валялись на плитках пола. Толстая ржавая труба, как питон, проходила по периметру комнаты на высоте фута над полом. Керамические горшки и глазированные вазоны были полны запыленной земли и засохших папоротников. В одном из них она увидела крошечный карандашик с шелковой кисточкой – поблекшей, грязновато-белой. Окна на наружной стене зимнего сада выходили в запущенный классический парк, где вдали виднелась низкая балюстрада из кирпича и камня.

– Вот эта, наверное, была великолепна! – сказала Полли, когда они проходили мимо древней камелии, верхние ветки которой чуть не пробили стеклянную крышу. В этот момент она перехватила его взгляд и с тех пор постоянно замечала, как тревожно и вопросительно он посматривает на нее.

В следующей комнате когда-то располагалась библиотека. Полки еще уцелели, как и примерно половина книг. Одна стена украсилась довольно броским черно-белым пятном плесени, в комнате отчетливо пахло грибами. И дальше все в том же духе: еще две гостиные, кабинет с настолько темными обоями, что стены казались почти черными, с массивным двухтумбовым столом, заваленным бумагами. В отличие от большинства комнат, которые они уже осмотрели, в этой имелись признаки пребывания людей: пахло табаком, в камине недавно разводили огонь.

– Мой отец подолгу просиживал здесь, – сказал Джералд. – Пожалуй, нам пора на следующий этаж. В остальных комнатах на нижнем – оружейная, обувная, кладовка, комната, где установлен телефон, уборные и все такое.

– Сколько здесь спален? – спросила она, поднимаясь за ним по лестнице из главного холла.

– Не знаю. Если хотите, можем посчитать.

От верха лестницы тянулся в обе стороны широченный коридор, освещенный рядом круглых окон почти вровень с потолком. Потолок выгибался сводом в готическом стиле. К сделанным из красного дерева дверям спален крепились на уровне глаз латунные рамки для табличек. На одной из дверей еще сохранилась такая табличка с каллиграфически выгравированным на ней «леди Помфрет».

– Когда в дом звали гостей на выходные, – пояснил Джералд, – на дверях указывали их фамилии, чтобы все знали, где чья комната, – не только хозяева, но и другие гости. Затеи эдвардианских времен, – мрачно добавил он. – Моя мать просто обожает рассказывать о них. Когда она вышла за отца, такие развлечения были еще в ходу.

Спальни оказались почти одинаковыми. Ко многим прилегали гардеробные, обстановку каждой составляли кровать, комод, гардероб и небольшой камин. Мебель и здесь покрывали чехлы, ковры были аккуратно скатаны и стянуты липкой лентой. На этом этаже они насчитали пятнадцать спален и две ванные комнаты; унитазы были фарфоровые, синие с белым. Такие же обнаружились и при двух спальнях.

– Есть еще мансарда, – сообщил он, – но вам, может быть, на сегодня достаточно?

– О нет! Я бы хотела увидеть все.

И они поднялись в мансарду.

– Полагаю, вещи в доме принадлежат вам? – Она задумалась, не приедет ли мать забрать отсюда то, что получше.

– Да, конечно. Все до единой, – ответил он так удрученно, что она чуть не рассмеялась.

Мансарда явно предназначалась для слуг – множества слуг, судя по количеству комнат. Но в одной из них обнаружилась удивительная находка. Они чуть было не пропустили ее: дневной свет уже угасал, комнаты выглядели одинаково унылыми. Джералд предложил спуститься и выпить чаю, но заглянуть им осталось всего в две комнаты, поэтому она возразила:

– Сначала закончим работу.

Первая из оставшихся комнат была в точности как остальные: окошко, обращенное к зубчатому парапету башни и благодаря этому скрытое из виду, железный остов кровати без матраса, жесткий стул, крашеный комод, единственная голая лампочка, свисающая с потолка, выцветшие обои в цветочек, крошечный, почти не сохранивший следов использования камин…

– Последняя, – объявил он, открывая дверь. Комната была такая же, как все – за исключением одной детали. На стенах по четыре в ряд висели крошечные акварели в одинаковых золоченых рамках. Это настолько удивило Полли, что она подошла рассмотреть их. В изображении заката над пустынным берегом моря было что-то знакомое. Она перешла к другим акварелям. Среди них было множество видов неба и света в разное время дня: пейзажи, марины, в разную погоду и время года, штормы, восходы, хмурые зимы, солнечные летние дни, благодатные осени – причем написанные одной и той же рукой. Она сняла одну со стены и поднесла к окну. В нижнем правом углу отчетливо читалось «Дж. М.У.Тернер».

– Идите сюда, взгляните!

– Так они неплохие? – удивился он. – Моя мать не признавала акварелей, кроме тех, которые писала сама, так что, видимо, сослала все эти в комнату горничной, чтобы не попадались на глаза.

– Вы заметили подпись?

Он присмотрелся и перевел взгляд на нее.

– Боже милостивый! Тот малый, которого мы смотрели в Тейте! Невероятно!

– И вы никогда прежде их не видели?

– Никогда. Они, наверное, давным-давно здесь висят. Тем лучше – если бы мать узнала о них, она в два счета бы их распродала. Как все хорошие картины – продавала их всякий раз, когда ей нужны были деньги. – Он посмотрел, как она вешает акварель на прежнее место, и спросил: – Полагаю, это все Тернеры?