– Как это тягостно для вас… Невольно думается, что вам надо отделаться от него раз и навсегда, чтобы начать совершенно новую жизнь.

– Но как? Я уже давным-давно не танцевала, хоть раньше и жила только балетом. Но я отказалась от него ради Эдварда.

– Вы могли бы преподавать – к примеру, детям. Сейчас, как мне кажется, все больше девочек хотят заниматься балетом.

– Не думаю, что кто-нибудь захочет учиться у меня. Я совсем потеряла форму.

– Еще неизвестно.

До конца обеда всякий раз, стоило ей объяснить, почему с практической точки зрения она не в состоянии заниматься чем-либо, Гермиона выдвигала новое предложение, пока наконец ей не стало казаться, что возможностей у нее хоть отбавляй.

Когда они вернулись в магазин за ее покупками, она призналась:

– По-моему, одна из причин, по которым я не хочу разводиться с Эдвардом, – в том, что это означало бы, что я сдаюсь, подчиняюсь его желанию и при этом становлюсь ничтожеством.

На что Гермиона со своим насмешливым манерным выговором легко отозвалась:

– Не думаю, что вы им станете. Ведь я же в разводе, и развелась в то время, когда он был далеко не настолько приемлем, как сейчас, и ничтожеством меня не назовешь. Я никогда им не была.

– О, дорогая, простите меня! Конечно, к вам это не относится, но я же не такая интересная и эффектная, у меня не столько достоинств, как у вас.

– Милая моя, ну к чему такие самоуничижения! А вот и мисс Макдональд с вашим вретищем и пеплом.

Домой она ехала, переполненная обеденными разговорами. Разумеется, передумать они ее не заставили, но дали обильную пищу для размышлений. Ее мучили неуверенность, волнение и страх, будущее сулило больше развилок на пути, чем ей представлялось раньше. А может, и вправду открыть маленький балетный класс? Но к разводу он не имеет никакого отношения: непонятно, почему Гермиона смешала одно с другим. Пожалуй, ей стоило бы поговорить с Сид, которая преподает в школе для девочек и может подсказать, как подступиться к работе педагога.

Дома ее встретила резкая вонь сгоревшего кекса – и страшный холод, так как Лидия открыла все окна, чтобы выветрился дым, как она сама объяснила. Мисс Миллимент она застала на коленях перед камином в гостиной, за попытками прочистить решетку – огонь погас, его требовалось развести заново. Господи, мелькнуло у нее, как мне вообще в голову могли прийти мысли о работе?

– Я оставила вас одних всего на несколько часов, и посмотрите, что из этого вышло! – упрекнула она. – И продукты потрачены впустую, и в кухне разгром, словно ты, Лидия, стряпала дня два кряду! Как вы допустили, чтобы огонь потух? Вас что, не было дома? – продолжала она, помогая мисс Миллимент подняться.

– Боюсь, это я виновата, – отозвалась мисс Миллимент. – Я задремала за кроссвордом после обеда и не уследила, хотя должна была.

– Нет, не должны. Лидия уже достаточно взрослая для таких дел.

– А кекс сжег Роланд, – объявила Лидия. – Он прибавил газ, чтобы кекс побыстрее испекся. А я ему говорила, что это глупости.

– Не сочиняй. Когда же ты наконец отучишься от этой привычки?

– По-моему, отучаться от чего-нибудь в моем возрасте уже слишком поздно.

– Это я виноват, мама. Прости меня. Мы играли в «наперегонки» и забыли про кекс. А еще из-за меня, кажется, выбило пробки наверху, потому что я ставил опыты, и что-то вдруг хлопнуло. Извини, мама. Я сам разведу огонь. – Он шагнул к обложенному плиткой камину, послышался хруст – оказалось, это очки мисс Миллимент, выпавшие у нее, пока она поднималась на ноги.

– У вас есть запасные, мисс Миллимент?

– Кажется, у меня еще остались те, что я носила до отъезда из Лондона. Они в старом чемодане моего отца, так как стекла вставили в его оправу. Где-то там. Не помню где.

Спустя несколько часов Вилли наконец справилась с пробками, развела огонь, закрыла окна – уже начался снег, – загнала Лидию приводить в порядок кухню, а Роланда – помогать ей мыть посуду, целую вечность рылась в потрепанных и вместительных чемоданах мисс Миллимент в поисках запасных очков, которые, будучи найденными, оказались почти бесполезными, приготовила для всех чай с тостами и мясными консервами в качестве замены кексу, почистила духовку и принесла еще дров из садового сарая, отправила Роланда вымыться перед ужином, еще раз поскандалила с Лидией из-за беспорядка в ее комнате, отчего Лидия разразилась слезами, потом прибежала к ней со словами, что она позвонила Полли, напросилась к ней на ужин и уже уходит. Так как это означало поездку на автобусе по Эбби-роуд и Бейкер-стрит, она согласилась лишь с условием, что Лидия вернется обратно на такси, на которое ей были выданы деньги. Бледная и надутая Лидия убежала, и Вилли расстроилась из-за ссоры с ней. Сходя вниз после разговора с Роландом, она случайно услышала, как Лидия говорит в телефон: «…здесь противно», и это выражение, произнесенное голосом дочери, продолжало вертеться у нее в голове. Противно – и это после всех ее стараний!

Роланд сказал, что ужинать не хочет, и оказалось, что у него температура. Прямо сейчас подхватить простуду он не мог – значит, ему и раньше нездоровилось. Она уложила его в постель с аспирином и горячим питьем, потом принялась готовить ужин для себя и мисс Миллимент, которая, как ей стало ясно, почти ничего не видела.

– Завтра же утром я свожу вас к оптику, – пообещала она, – и мы закажем две пары очков.

Перед ужином она смешала себе крепкого джина. Это означало, что запасы иссякнут раньше, чем в магазине ей продадут новую бутылку, но она так устала и пала духом, что ей было все равно. Мисс Миллимент она налила хересу, но та опрокинула рюмку, успев отпить всего один глоток.

– Ох, Виолочка, что вы теперь обо мне подумаете?

– Ничего страшного, но боюсь, там осталось совсем немного.

Она вышла на кухню, чтобы принести еще. Вероятно, пройдет неделя, прежде чем изготовят новые очки, и она вдруг поняла, что до тех пор жизнь мисс Миллимент будет под угрозой. «Значит, я окажусь привязана к дому больше обычного, – подумала она, ставя на плиту картошку и по рассеянности обжигая палец спичкой: – Ах, черт!» От неожиданной боли на глаза навернулись слезы.

Она отдала мисс Миллимент остатки хереса и уже без колебаний долила себе джина. «Вторую половину», как называл Эдвард обязательную для него вторую порцию выпивки. Но едва устроившись на диване, она услышала звуки, которые не спутала бы ни с какими другими, – плач Роланда. «Кажется, ему хуже», – сказала она, а потом, когда уже тащилась наверх, сообразила, что мисс Миллимент не услышала его, значит, и не поняла, что ей сказали.

Роланд сидел в постели и рыдал. При виде ее взмолился:

– Мамочка, побудь со мной!

Она присела на кровать и обняла его. Он был весь горячий, волосы слиплись от пота.

– Милый, как ты себя чувствуешь?

– Рассыпчато. – Он подумал и уточнил: – Я сейчас как старый тонкий крекер. Горячий и крошусь.