Вечером 30 марта «Галеб» пришвартовался в Сплите, а на следующий день Тито специальным поездом прибыл в Белград. На центральной площади Братства и Единства его, по официальным данным, встречали 200 тысяч человек.

Свое молчание о событиях в Советском Союзе Тито нарушил только во время выступления на этом митинге. Говоря об умершем Сталине, он заметил, что «именно из-за него мы пережили самый трудный период в нашей истории, из-за него мы были в одиночестве, и под его диктовку советские руководители хотели раздавить Югославию, поработить, подчинить. Я считаю, — продолжал Тито, — что он очень скоро убедился, что ошибся и что другие ошиблись… Но он со всей силой вел „холодную войну“ и руководил ею, особенно против нашей страны».

Далее Тито перешел к анализу возможного курса нового советского руководства. «Не предпримут ли они, как более молодые и темпераментные, каких-либо непродуманных шагов, не ввергнут ли, возможно, мир в войну?» — спросил он. И сам же ответил, что не верит в это. По мнению Тито, они «будут все же добиваться, чтобы как-то найти выход из того тупика, в который завела их послевоенная политика». «Мы в Югославии были бы счастливы, если бы наступил такой день, когда они признают, что допустили ошибку в отношении нашей страны, — сказал он. — Нас бы это обрадовало. Мы подождем и посмотрим»[458].

В первые месяцы после смерти Сталина казалось, что в советско-югославских отношениях все остается по-прежнему. В апреле 1953 года орган антититовской эмиграции в Москве газета «За социалистическую Югославию» поместила, например, статью «Белградский палач в гостях у английских правителей» — о визите Тито в Лондон[459].

Тито в это время не раз говорил, что не видит пока признаков улучшения отношений с Москвой. Но даже если это и случится, то, по его словам, возврата к прошлым отношениям уже не будет. «Никогда не произойдет того, чтобы мы стали довеском Советского Союза и он вернул прежние позиции, которые раньше имел в нашей стране», — заявил он 12 июня во время встречи на Бриони с бывшим американским послом в Москве Дэвисом.

6 июня из Москвы поступило предложение об обмене послами. В Белграде его поддержали. 16–17 июня на Бриони прошел Пленум ЦК СКЮ, на котором обсуждались перспективы отношений с Советским Союзом. Тито изложил основные тезисы югославской позиции: Югославия не купится на «любую улыбку с их стороны», нормальными отношения станут только после «прекращения провокаций на границах», «мы будем внимательно наблюдать за развитием событий». «Югославия, — подчеркнул Тито, — единственная независимая страна и в отношении Востока, и в отношении Запада, и только в таком положении она сможет сыграть надлежащую роль»[460].

Два события, которые случились летом 1953 года, несколько затормозили улучшение отношений между Москвой и Белградом. Во-первых, это восстание 17–18 июня в Восточном Берлине, которое подавили советские войска. 18 июня «Бор-ба» поместила статью «Социалистические маски сбрасываются». «Массовость сопротивления, — писала газета, — показывает, что в этих странах в рабочие массы уже глубоко проникло осознание предательства со стороны руководства, построившего вместо социализма систему государственно-капиталистической диктатуры, подчиненную СССР как иностранной силе, которая не знает границ эксплуатации»[461].

Второе событие произошло в самой Москве и сразу же вызвало сенсацию во всем мире.

26 июня в Москве арестовали заместителя председателя Совета министров СССР и главу МВД Лаврентия Берию. Буквально за день до этого Берия обсуждал с главой правительства Маленковым текст послания, которое должен был передать главе югославских спецслужб Ранковичу новый представитель МВД СССР в советском посольстве в Белграде полковник Федосеев. В послании, написанном от имени Федосеева, «товарищу Ранковичу» передавался привет от «товарища Берия» и строго конфиденциально сообщалось, что «Маленков, Берия и их друзья стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран». Если же, подчеркивалось в документе, и «товарищ Тито» разделяет эту точку зрения, то было бы целесообразно провести конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц либо в Москве, либо в Белграде. «Товарищ Берия, — подчеркивалось в послании Ранковичу, — выразил уверенность в том, что об этом разговоре кроме Вас и товарища Тито никому не станет известно»[462]. Впервые Тито и Ранкович были названы в советском документе «товарищами», а не «бандитами» или «шпионами».

Однако это послание до Ранковича не дошло — Берию арестовали и расстреляли, а полковник Федосеев в Белград так и не прибыл — его тоже арестовали как «бериевца». На Пленуме ЦК КПСС 2–7 июля 1953 года бывшие соратники, клеймившие теперь Берию, ставили ему в вину замыслы установить связь с Тито и Ранковичем и «их бандой».

21 июля в столицу Югославии прибыл новый советский посол Василий Вальков. 30 июля на Бриони его принял Тито. Их встреча продолжалась 35 минут. Глава ФНРЮ говорил сначала на сербскохорватском, а потом перешел на русский язык[463].

15 августа в резиденции Тито на озере Блед в Словении состоялся большой прием в честь аккредитованных в Югославии иностранных дипломатов. Впервые после 1948 года в нем участвовал и советский посол с супругой и несколькими работниками посольства. Супруга Тито, докладывал посол Вальков в Москву, специально разыскивала жену советского посла, чтобы поговорить с ней[464].22 сентября в Москву прибыл наконец и югославский посол. Еще больший толчок к сближению с Москвой югославам дали события вокруг Триеста.

8 октября 1953 года Англия и США заявили о передаче части Триеста (так называемой зоны «А») под управление Италии и выводе из нее своих войск. Югославы возмутились — они считали, что Триест должен принадлежать только им. Тито не раз говорил: Триест не отдадим!

8 октября по Югославии прокатилась волна демонстраций. Перед демонстрантами выступали Милован Джилас и Моше Пьяде. В толпе уже поговаривали о скором походе на Рим[465]..

Разъяренные манифестанты ходили по улицам, задевали иностранцев и громили помещения американских и английских информационных центров. Они скандировали лозунги: «Триест — наш!» и «Умрем, но из Триеста не уйдем!». Дедиер записал в своем дневнике: «Посольства подверглись нападению… Все разбито. Люди страшно возбуждены. Милиция, защищавшая английское посольство, била дубинками народ… Необычное сообщение Секретариата по внутренним делам, так как в нем говорится о провокаторских элементах. А это наиболее патриотически настроенные наши люди»[466].