Когда она ушла, Гизельберт какое-то время вынужден был стоять, ухватившись за изгородь. Дьявольщина – что эта женщина сделала с ним! Ему не следовало забывать, что она его враг, что ее дочь – препятствие для его честолюбивых замыслов, что он уже пообещал эту женщину своим друзьям. Ведь разве не ради этого прибыли они в эту глушь? Им надо было уничтожить ее, смять, ввалить в грязь, чтобы она уже никогда не смела подняться, не смела подать голос в защиту своих прав… прав своей дочери. И все же когда он обнимал ее, он хотел лишь одного – чтобы она любила его, чтобы принадлежала ему безраздельно. И он не желал уступать никому. Проклятье, что за колдовской воздух в этих лесах, раз он ради этой рыжей был готов пойти наперекор даже терпению своих людей!..

И все же, когда через какое-то время к нему приблизился Гильдуэн, Гизельберт уже смог взять себя в руки. Спросил, улыбаясь:

– Как там Бивень? Все еще стонет и жалеет себя? С его-то физиономией он не сильно пострадает, даже приобретет шарм.

Но Гильдуэн не желал шутить. Глядел на принца серьезно, почти с вызовом.

– Матфрида сейчас интересует, не зря ли он пострадал, служа тебе? Не передумал ли ты делиться обещанной наградой?

– Ха! – только и ответил Гизельберт. Но за показной веселостью крылась злость. Сейчас он почти ненавидел своего верного Гильдуэна, ненавидел их всех. Почему это он должен выполнять их причуды? Почему он, принц Лотарингский, должен считаться с ними?

Но Гильдуэн напомнил, почему. Да, они все его друзья, они преданы ему и будут держаться за него, пока сочтут, что это им выгодно, что он стоит того, чтобы они были верны ему, даже вопреки воле Ренье. И до сих пор он оправдывал их надежды, был щедрым и покладистым принцем, давшим им понять, что они не ошиблись, выбрав его господином. Но ему не следует забывать, что без них он ничто, проклятый сын, которому герцог готов отказать в наследстве. А за каждым из них стоят их семьи, их роды, их войска. И все это может пригодиться Гизельберту уже в ближайшее время. Поэтому хочется верить, что принц будет достаточно разумен, чтобы не пренебрегать их преданностью. И считаться с ними до конца.

Гизельберт в гневе стукнул кулаком по плетню. Даже затарахтели одетые кое-где на колья изгороди пустые горшки.

– Черт бы вас всех побрал, Гильдуэн! Неужели вы готовы восстать против меня ради рыжей девки?

– Ты ее нам обещал, – спокойно, но твердо напомнил Гильдуэн. – Мы ждали, покуда возможно. Но, видимо, ты готов сам полакомиться сливками и не дать нам даже облизать горшок.

И он с усмешкой снял с кола одну из пустых посудин, пару раз подкинул на ладони, а потом резко бросил прочь. И сделал это с невольно прорвавшейся злостью. Горшок так и разлетелся на мелкие кусочки.

Гизельберта охватила грусть. Он не любил чувствовать себя слабым и зависимым. Ради этого он пошел даже против своего отца, а выходит, попал в такую же зависимость от своих людей. Да и в самом деле, кто он без своих приверженцев? И так ли уж много значит для него рыжая красавица, что он готов лишиться своего окружения, лишиться той силы, что дает ему возможность противостоять Длинной Шее и иметь в своем влиянии почти полгерцогства, отчего Ренье волей-неволей вынужден считаться с ним. И он не мог отказаться от этого ради минутной прихоти. Но все же – боже правый! – отчего же ему так тяжело?

Однако он по-прежнему улыбался по-мальчишески весело и беспечно.

– Скажи мне лучше, друг мой, уверен ли ты, что этот старый воин не сможет нам помешать?

Гильдуэн потер пятно на щеке.

– Я сам видел, как его тело билось о выступы, когда он падал с утеса, как неподвижно застыло внизу, на острых камнях. Но Матфрид так орал, боясь, что потерял глаз, что мы были заняты только им. Это было забавно, но отвлекло нас от старика. Хотя, упав с такой высоты, он скорее мертв, чем жив.

– Надо было удостовериться, – ласково похлопал его по плечу принц.

– Какого дьявола? Что для нас этот седой вояка?

– Ты спрашиваешь? Не следует забывать, что господин здесь он, а не мы. Эти дикие люди чтут его, как и чтут мою мачеху. В Арденнах странные законы. Женщины этих людей несут на себе все бремя домашних забот, однако их мужчины относятся к ним уважительно. А госпожа Эмма – их целительница, их Звезда – наиболее почитаемая особа в округе.

Даже во мраке было видно, как нахмурился Гильдуэн. Но принц не глядел на него. Видел выступающие в темноте кровли усадьбы, слабые тени окружающего ее фруктового сада. Эмма рассказывала, что все эти яблони и абрикосы были пересажены в усадьбу из леса и стали буйно плодоносить, ухоженные рукой человека. Да, она много сделала для этих мест. Здесь, в самом сердце леса, она подняла целую усадьбу, умудрилась превратить ее в жилой дом. Богатый дом с частоколом, службами, даже с решетками на окнах. Не хуже, чем виллы в окрестностях Меца. И ее дом выглядел почти элегантно на фоне крытых соломой крестьянских хижин, с двускатной высокой кровлей, каменными башнями, крытой галереей, мощными воротами с черепичным навершием и резными столбами по бокам. Даже в этой глуши она умудрилась остаться госпожой, подняться над дикостью местных обычаев.

– Какая бы из нее могла получиться герцогиня! – неожиданно с невольным восхищением произнес Гизельберт.

Гильдуэн вплотную приблизился к нему. Сказал с наигранной любезностью:

– Что ж, мессир, давайте же выкажем ей свое почтение и уедем. Но для начала вы все же одарите ее своей любовью. Вы ведь уже условились с ее милостью? Не иначе, как поэтому она уложила спать девчонку с нянькой в нижнем доме.

Гизельберт резко вздрогнул. Глядел на тусклый свет, пробивающийся в окошке башни Эммы. И вдруг понял, что ни о чем больше не может думать, только как об ожидавшей его женщине. И ощутил, что не в силах больше ждать.

Он почти бегом кинулся к усадьбе, рывком распахнул дверь, нервно отбросил меховой полог прохода. Пламя в открытом очаге сразу заметалось. В полумраке дома пахло кислым молоком и дымом. Дебелая нянька уже уложила ребенка и о чем-то болтала с попивающим мед аббатом Дрого. Остальные люди принца тоже еще сидели за столом, оглянулись на принца, но он словно не видел их. Перешагивая через разлегшихся на полу собак, кинулся к лестнице. Мельком увидел хромого управляющего, укладывавшегося спать на лежанке с женой и дочерью. Ему и в голову не пришло, что стоит дождаться, пока все улягутся. Он сгорал от желания быть там… с ней.

Эмма стояла у огня, расплетая косы. Гизельберт замер – такой легкой, яркой, словно золотистой показалась она ему. Жена его старого отца. Сколько ей лет – двадцать, двадцать пять? И, спотыкаясь о меховые коврики, он шагнул к ней, протянул руки, обнял.

– Я не отдам тебя никому! Ты будешь только моя…

Эмма почти не понимала, что он говорит. Но его тихий срывающийся шепот окутал ее волной тепла, и все остатки сомнений рассеялись. Гизельберт был невысок, почти одного роста с Эммой, но сила его рук, его несдерживаемая страсть, жадность, с которой он привлек ее к себе, заставили почувствовать себя слабой и покорной ему. Она была пленницей одиночества, и вот пришел освободитель, и Эмма глядела на него как зачарованная, пока глаза ее счастливо не закрылись и она не доверилась его рукам, не думая больше ни о чем.