Мягкие мамины руки отводят волосы с моего лица; она тоже прислоняется к папе. Я стою между ними – в укрытии, в безопасности. И на минуту всё забываю. Нет Мэйвена, кандалов, клейма, шрамов. Ни войны, ни восстания.

И Шейда нет.

Я не единственная, кого недостает в нашей семье. И ничто этого не исправит.

Шейда нет и никогда не будет. Мой брат остался один на покинутом острове.

Но больше никто из нашей семьи не разделит его судьбу.

Вода в ванне становится коричнево-красной. Кровь и грязь. Мама дважды меняет воду, и все равно ей не удается до конца промыть мне волосы. По крайней мере, целитель в самолете позаботился о свежих ранах, поэтому я могу наслаждаться мыльным теплом, не морщась от боли. Гиза сидит на табурете рядом, безупречно прямая – эту осанку она отточила за много лет. То ли она сделалась еще красивее, то ли за полгода моя память притупилась. Прямой нос, полные губы, искрящиеся темные глаза. Как у мамы, как у меня. Как у всех Бэрроу, кроме Шейда. Он был единственным из нас, кому достались глаза цвета меда. Или золота. От бабушки по отцу. И этих глаз больше нет.

Я отгоняю мысли о брате и смотрю на руку Гизы. Ту, что сломали из-за моей дурацкой ошибки.

Кожа стала более гладкой, кости встали на место. Больше ничто не напоминает об искалеченной кисти, которую охранник раздробил прикладом.

– Сара, – негромко поясняет Гиза, сжимая и разжимая пальцы.

– Она отлично поработала, – говорю я. – С папой тоже.

– Представляешь, на это ушла целая неделя. Вырастить ногу. И папа еще до конца к ней не привык. Но он меньше мучился… – Гиза шевелит кистью и улыбается. – Саре пришлось заново сломать эти два, – она показывает мне указательный и средний пальцы. – Молотком. Блин, как было больно.

– Гиза Бэрроу, ну и словечки у тебя, – говорю я и плещу водой ей на ноги.

Она повторяет «блин» и поджимает пальцы.

– Во всем виноваты ребята из Алой гвардии. Они только и делают, что ругаются и просят еще флагов.

«Видимо, так».

Не желая сдаваться, Гиза зачерпывает воды из ванны и брызгает на меня.

Мама сердито цокает языком. Она пытается принять строгий вид, но у нее не получается.

– Ну-ка хватит, вы обе.

Она расправляет мохнатое белое полотенце. Как бы мне ни хотелось провести в обжигающе горячей воде еще час-другой, гораздо сильнее я хочу вернуться в гостиную.

Вода плещется, когда я встаю и вылезаю из ванны, завернувшись в полотенце. Улыбка Гизы немного меркнет. Мои шрамы отчетливо видны – перламутровые рубцы на фоне смуглой кожи. Даже мама отводит взгляд, дав мне время поплотнее закутаться в полотенце, чтобы скрыть клеймо на ключицах.

Вместо их пристыженных лиц я разглядываю ванную. Она не так роскошна, как та, что была у меня в Археоне, но отсутствие Молчаливого камня с лихвой искупает все недостатки. Офицер, который жил тут, отличался хорошим вкусом. Стены ярко-оранжевые, с белой отделкой, в тон прочим предметам – длинной фарфоровой раковине, глубокой ванне, душу, скрытому за занавеской. Мое отражение смотрит из зеркала над раковиной. Я похожа на мокрую крысу, хотя и очень чистую. Когда мы с мамой стоим рядом, наше сходство заметнее. У нее такая же узкая кость, такого же золотистого оттенка кожа. Хотя у мамы гораздо больше морщин, проложенных тревогами и годами.

Гиза первой выходит в коридор, а мама идет за мной, вытирая мои волосы еще одним сухим полотенцем. Они показывают мне голубую спальню с двумя пышными кроватями. Она маленькая, но очень удобная. Я бы предпочла голый пол самым роскошным покоям во дворце Мэйвена. Мама быстро помогает мне натянуть хлопковую пижаму, а кроме того – носки и теплую шаль.

– Мама, я сварюсь, – слабо протестую я, разматывая шаль.

Мама с улыбкой забирает ее и снова целует меня в обе щеки.

– Просто устраиваю тебя поуютнее.

– Поверь, мне и так уютно, – говорю я, сжимая мамину руку.

Краем глаза я замечаю свою украшенную драгоценными камнями свадебную диадему. Она сломана. Гиза прослеживает мой взгляд и краснеет.

– Я подумала, что могу оставить себе кусочек, – признается она и, кажется, смущается. – Это же рубины. Нельзя разбрасываться рубинами.

Похоже, инстинкт воровки у нее сильнее, чем я думала.

И, видимо, у мамы тоже.

Она заговаривает, прежде чем я успеваю шагнуть к двери.

– Если ты думаешь, что я позволю вам не спать всю ночь и разговаривать о войне, ты сильно ошибаешься. – чтобы подкрепить свои слова, мама скрещивает руки на груди и становится передо мной. Я выше, но у нее за плечами – много лет тяжелого труда. Слабой маму не назовешь. Я видела, как она управлялась с тремя моими братьями, и на личном опыте знаю, что она способна силой уложить меня в постель, если понадобится.

– Мама, я кое-что должна сказать…

– Совещание завтра в восемь. Тогда и скажешь.

– …и я хочу знать, что успело случиться…

– Гвардия взяла Корвиум. Сейчас она действует в Пьемонте. Всё, – выпаливает мама, направляя меня к постели.

Я гляжу на Гизу, прося помощи, но та пятится, вскинув руки.

– Я еще не видела Килорна…

– Он поймет.

– А Кэл…

– В полном порядке, с твоим отцом и братьями. Он штурмовал столицу; общение с нашей семьей он как-нибудь переживет.

Ухмыльнувшись, я представляю Кэла, зажатого между Бри и Трами.

– Он сделал все возможное, чтобы вернуть тебя нам, – продолжает мама, подмигнув. – Они не причинят ему вреда, по крайней мере сегодня. А теперь ложись и закрывай глаза, иначе я сделаю это сама.

Лампочки шипят, в проводке змеится электричество. Но оно несравнимо по силе с маминым голосом. Я послушно забираюсь под одеяло на ближайшей кровати. К моему удивлению, мама садится рядом и обвивает руками мои плечи.

В тысячный раз за сегодня она целует меня в щеку.

– Ты никуда не уйдешь.

В душе я знаю, что она ошибается.

Война еще далеко не выиграна.

Но, по крайней мере, сегодня это правда.

Птицы в Пьемонте ужасно шумят. Они щебечут и чирикают под окнами – похоже, на деревьях собрались целые стаи. Никакого другого объяснения для этого гама нет. Впрочем, в Археоне я вообще не слышала птиц. Еще не успев открыть глаза, я понимаю, что вчерашние события не были сном. Я знаю, где просыпаюсь и что увижу.

Мама по привычке встала рано. Гизы тоже нет, но я не одна наверху. Выглянув из-за двери спальни, я обнаруживаю долговязого парня, который сидит на лестнице, вытянув ноги.

Килорн с ухмылкой встает и широко раскидывает руки. Да от такого количества объятий я просто развалюсь на части.