Та Грейс чувствовала себя потерянной, неуверенной в себе, полной решимости защитить себя, но понятия не имеющей, как это сделать.

Теперь же я горгулья. Гребаная горгулья.

Я сражаюсь с драконами – да не очень-то умело, – но все-таки сражаюсь и побеждаю. Иногда.

Я знаю, что если бы я осталась в Кэтмире – если бы все эти странные события не произошли, – у нас с Джексоном могла бы быть хорошая жизнь вместе. Если бы все оставалось как прежде, если бы у нас было время по-настоящему узнать и полюбить друг друга, возможно, мы могли бы вместе повзрослеть и тогда наши узы сопряжения сохранились бы.

Но я никогда этого не узнаю, потому что этого не произошло. Я очутилась здесь, так что мы не смогли остаться вместе. Узы сопряжения исчезли, и наши отношения – тоже.

Этот последний год изменил меня и повел другой дорогой. Он помог мне повзрослеть и стать если не другим человеком, то по крайней мере таким, который смотрит на вещи иначе.

И многим из этого я обязана Хадсону.

Он давит на меня, спорит со мной и никогда не дает мне почивать на лаврах.

И именно поэтому, независимо от того, исчезли мои узы сопряжения или нет, за прошедшие месяцы, когда я менялась, взрослела и примирялась с тем, что больше никогда не увижу Джексона, я в какой-то момент разлюбила его. И этого не изменить. И я не уверена, что захотела бы это изменить, даже если бы могла. Он хороший человек, и он достоин, чтобы кто-то любил его так же беззаветно и страстно, как и он сам.

Чтобы кто-то любил его так, как его любила та, прежняя Грейс.

Но такова жизнь, не так ли? Мы меняемся, взрослеем, развиваемся, и некоторые люди сопровождают нас на этом пути, становятся его неотъемлемой частью, а другие сворачивают на свои собственные жизненные дороги.

– Привет, – говорит Хадсон голосом, охрипшим от сна. – Ты в порядке?

Его улыбки как не бывало, ее место заняло то непроницаемое выражение, которое я видела у него только в самые первые месяцы, когда мы были вместе заперты в его берлоге. Тогда он то и дело уходил от меня за эту глухую стену. В те дни я не понимала почему, но, лежа здесь, глядя на него теперь, когда я узнала его лучше, я не могу не думать, что это своего рода защитный механизм. Что так он заслоняет себя от возможного удара.

И то, что он все еще думает, что этот удар могу нанести ему я, разрывает мне сердце.

Но это также унимает таящуюся глубоко во мне нервозность и опасения, связанные с тем, что отношения между нами становятся иными. Потому что, похоже, из-за всего этого беспокоюсь не только я, но и Хадсон, – и от этой мысли мне становится в тысячу раз легче сделать глубокий вдох и сказать себе, что мы можем не спешить. Мы можем спокойно смотреть, куда нас выведет этот путь – и приведет ли он нас куда-нибудь.

Потому что он может никуда не привести, и это тоже будет нормально.

Мои чувства к Джексону изменились не потому, что я влюбилась в Хадсона.

Они изменились потому, что нам с ним сдали паршивые карты.

Они изменились, потому что вселенная разорвала узы нашего сопряжения.

Они изменились из-за того, что я изменилась – продолжаю меняться.

Хадсон… Хадсон это совершенно иное дело. Он неизвестная величина.

Как и мои отношения с ним.

Я все еще не совсем понимаю, что чувствую к нему, и уж точно не знаю, что чувствует ко мне он.

Но я знаю, что хотела бы это выяснить.

А потому, вместо того, чтобы психовать из-за его непроницаемого вида, я подаюсь вперед и целую его в лоб – я выбираю лоб из-за опасений, что до чистки зубов у меня может быть несвежее дыхание, а я не хочу отпугнуть этого парня раньше времени.

От этого легкого поцелуя его глаза закрываются, а рука, обвившая мою талию, когда он повернулся ко мне, начинает сжимать ее крепче. И притягивает меня ближе. И хотя мне кажется, что сейчас я продумала все очень зрело – или хотя бы относительно зрело, – я еще не готова об этом говорить. Или слушать, как об этом будет говорить он.

Поэтому я делаю то единственное, что могу сделать в этой ситуации.

Я сую руку под одеяло, прижимаю ладонь к его упругому теплому животу и начинаю изо всех сил его щекотать. И то, что он совершенно этого не ожидал, превращает это в чистое удовольствие.

Глава 94

Говори со мной грязно

– Хадсон –

– Это нечестно! – верещу я, пытаясь увернуться от ее щекотки. Тот факт, что я повелся на этот поцелуй, показывает, каким я стал легковерным. И какая она чертовка.

– Это потому, что нечестной игре я научилась у тебя! – парирует она, взгромоздившись на меня и прижав мои запястья к кровати справа и слева от моей головы.

Возможно, мне следовало бы напомнить ей, что я могу поднять ее двумя пальцами и при этом даже не вспотеть. Но поскольку в эту минуту она лежит на мне, обхватив ногами мои бедра, я не испытываю желания напоминать ей об этом. Тем более что она наконец-то перестала меня щекотать. И тем более что мне нравится, что она находится там, где находится.

А потому я делаю вид, будто не понимаю, о чем она толкует.

– Я понятия не имею, о чем ты. Я вел себя идеально с первого дня нашего знакомства.

– А, ну да, как я могла забыть. – Она делает вид, что думает. – Почему бы тебе не изобразить крик тукана? Насколько я помню, он звучит очень красиво.

– Я знал, что в конечном итоге он тебе понравится. Просто тебе нужно было время, чтобы оценить его по достоинству. – И я смотрю на нее с горделивой улыбкой.

Она отвечает мне тем же:

– И вообще, что в нем может не нравиться? Это такой чудный мелодичный звук.

– Совершенно верно. И если тебе нравится, как кричит тукан, то подожди – ведь ты еще не слышала, как поет одноусый звонарь. Знаешь ли ты, что громкость его криков достигает ста двадцати пяти децибел и что они звучат так…

– Нет! – Она запечатывает ладонью мой рот. – Нет, нет, нет. – Сегодня утром мы не станем упражняться в подражании крикам птиц.

Я напускаю на себя самый невинный вид – что нелегко, поскольку ее ладонь закрывает сейчас половину моего лица. И, когда это не действует – и она только подозрительно щурит глаза, – я прибегаю к лучшей альтернативе и лижу ее ладонь.

Она вскрикивает и бросает на меня возмущенный взгляд, но затем все же убирает свою руку. Что, на мой взгляд, тоже понятно.

– Попалась! – говорю я ей с ухмылкой, в которой, возможно, есть что-то бесовское.

– Я тебя умоляю. – Она вытирает ладонь о простыню и бросает на меня испепеляющий взгляд.

– Значит, ты все-таки хочешь услышать брачный зов одноусого звонаря? Он звучит поистине незабываемо.

– Еще один птичий крик, – отвечает она, прищурив глаза, – и я больше никогда не дам тебе пить мою кровь.

Я вскидываю бровь:

– Это что, вызов?

– Это… – Она осекается, потому что в эту секунду начинает звенеть будильник рядом с кроватью. – Тьфу ты. Нам надо приготовиться к обеду в обществе мэра.

Я не знаю, кого из нас спас этот звонок будильника, но кого-то из нас он спас однозначно. Так что вместо того, чтобы продолжать этот нелепый спор, я решаю сменить тему:

– Мы могли бы отложить эту встречу. И провести этот день в городе, раз уж солнца все еще нет.

– Да, могли бы, – соглашается она, скатившись с меня и встав с кровати. – Но тогда мы не сможем спросить его, почему в кондитерской он был так уверен, что драконы не доставят проблем, а затем они появились и задались целью истребить побольше народу. К тому же ты ведь знаешь его. Если мы не явимся на его обед, я не сомневаюсь, что уже через десять минут он будет стучать в нашу дверь. Похоже, он полон решимости поблагодарить нас во что бы то ни стало.

Дымка, разбуженная шумом, раздраженно ворчит и, выбравшись наружу через приоткрытое окно, начинает слезать по наружной стене вниз. «Может, позвать ее обратно?» – думаю я, но нет, похоже, сейчас она не настроена меня слушать.

– Он был