Поэтому и обыскали квартиру, говорю.

Да, поэтому.

И поэтому — Клара?

Да.

А третий вариант?

У тебя этого действительно нет.

И что тогда?

Размышляя, он допивает свое пиво.

Я не могу ручаться, говорит он, но в таком случае Герберт, пожалуй, захочет исполнить твое заветное желание. Ты ведь и впрямь несколько шумен и не вполне удобен.

Вот и отлично, моментально отвечаю я, у меня этой штуки нет.

Нижняя половина его лица работает над тем, чтобы изобразить ухмылку, губы напрягаются, утончаются, становятся беловатого цвета, но без участия глаз это все равно оборачивается только гримасой. И почему-то именно сейчас я впервые подмечаю, что глаза у него чуть ли не точно такие же, как у Джесси.

Этому я не верю, говорит он. Это крайне маловероятно, это практически полностью исключено.

Он вытирает рот рукавом и знаком велит кельнерше принести еще пива.

Ну и что мы теперь будем делать, спрашиваю я у него.

С тех пор как не стало Джесси, говорит он, мы работали над вариантом номер два.

А перед тем, спрашиваю.

Пока Джесси была жива, мы находились в патовой ситуации. Нечем было ходить. Герберт запретил вступать с ней в контакт. В какой бы то ни было.

Некоторое время сидим молча и неподвижно, словно иллюстрируя само понятие «пат». Вокруг нас говорят на венском диалекте то громче, то тише, кое-где смеются. Теперь поверх этого гула я начинаю слышать и музыку — это любимая песня Клары. «Watch me like a game-show, you're sick and beautiful». Я поворачиваюсь к бару.

Смените пластинку, кричу.

Кельнерша повинуется. Судя по всему, мы уже доросли до статуса почетных друзей заведения.

После того как план «А» приказал долго жить, говорит Росс, надо перейти к плану «Б». Сейчас я тебе расскажу, что мы ищем.

И тогда я должен буду сообразить, где оно находится?

Во всяком случае, попытка не пытка, говорит он. Как-никак именно ты прожил вместе с Джесси последние два года. А потом, когда ты, с божьей помощью, все поймешь, то сможешь назвать свою цену.

Так на так, говорю, мою цену ты знаешь.

Ты действительно стал полным идиотом, говорит он. Или выдающимся игроком в покер. Не зря же ты столько времени проработал у Руфуса. Там можно стать и тем и другим сразу.

Только ты меня по-настоящему понимаешь, говорю. А теперь выкладывай.

Он откидывается на спинку стула.

Речь идет о четырнадцатизначном числе, говорит он.

Очевидно, моя внешняя реакция кажется ему неадекватной; возможно, мне следовало хлопнуть себя по ляжке и заорать: «Таких денег просто не бывает». Еще какое-то время он выжидает, потом сдается.

Ладно, говорит, история начинается в девяносто седьмом году. Ты ведь припоминаешь, тогда в Албании лопнули банки. Люди потеряли сбережения, и началось всенародное восстание.

В подтверждение сказанному он поднимает искалеченную руку.

Я все это знаю, говорю. Я занимался этим как профессиональный юрист-международник.

Верно, говорит, но тебе нужно понять контекст. Джесси, судя по всему, тебе почти ничего не рассказывала.

Я качаю головой: да, судя по всему, почти ничего.

А она ведь была профи, каких поискать, говорит он.

И звучит это как наивысший комплимент, который он может сделать горячо любимому человеку. Подолом рубахи отираю пот со лба.

И тут Балканы для нас закончились, говорит Росс. Юго-восточное направление всегда было самым выгодным трафиком, одним из самых выгодных, по меньшей мере эдакая аллея, ведущая прямо к замку. Но тут кое-что кое с чем совпало. Мафия вывела деньги из Албании, начался неизбежный передел. Порты и аэродромы оказались под наблюдением войск ООН. И кое-кто из наших партнеров попал в международный розыск.

Чистильщик Аркан, говорю, значит, вы с ним и впрямь имели дела.

Джесси никогда ничего не выдумывала, говорит, уж кому-кому, а тебе следовало бы это знать.

Но вы ведь немало заработали на балканских конфликтах, говорю я ему, а Руфус наверняка был в состоянии спустить на тормозах обвинения, выдвинутые против Аркана.

Он пожимает плечами.

Мое дело — логистика, говорит он. А стратегические решения — продолжать или заканчивать и что делать дальше — принимает Герберт. Вместе с Руфусом. А бывало или вполне могло быть и вместе с тобой.

В воздухе у меня перед глазами пляшут огоньки, как будто кто-то бросил в зал пригоршню дискотечных блесток.

Надо только своевременно узнавать, говорю я, где и когда в следующий раз рванет.

Выбор Руфуса пал на Польшу, говорит Росс. И с оглядкой на войну НАТО из-за Косово следует признать, что он оказался чертовски прав.

Выходит, они знали об этом уже два года назад, говорю я шепотом.

Хватаясь за голову, чуть было не опрокидываю собственную бутылку, Росс успевает перехватить ее.

В любом случае, говорит он, мы с тех пор ходим другими тропами.

А я, говорю, иду в клозет.

По пути в туалет я заказываю у стойки двойную водку. Звук моих собственных шагов достигает моего слуха с задержкой примерно на полсекунды, как будто я великан или, вернее, исполин и приходится учитывать расстояние от пят до ушей, разделенное на скорость звука. Отличная порция порошка в туалете заставляет меня съежиться до нормальных размеров, и обратная дорога к столику представляет собой сплошное удовольствие. На ногах у меня не башмаки, а облака, я не иду, а парю. Когда я сажусь, моя ухмылка на мгновение зависает в воздухе и лишь затем приземляется на положенное место — над подбородком, уткнувшимся в ладонь руки, упирающейся локтем в столик.

Ну хорошо, а какое отношение ко всему этому имела Джесси? — нетерпеливо спрашиваю.

В последние недели балканского периода, говорит Росс, имел место один известный тебе инцидент.

Застреленная беженка, говорю я.

С этих пор, продолжает Росс, Джесси и Шерша только плавали по морю. Правда, почти каждую неделю. Пока албанская граница оставалась открытой из-за беспорядков, у нас все протекало нормально.

Поджимает губы и не разжимает несколько долгих мгновений, губы становятся бескровными и бесцветными, как утопшие дождевые черви. Проводит по голове «лапой», от обоих уцелевших пальцев в волосах остаются широкие борозды, посередине которых видно кожу на черепе.

Дело разворачивалось всегда одинаково, говорит он. Шерша или еще кто-нибудь прибывал с итальянской стороны на борту катера. Крошечные албанские лодки подходили из Влёры и ждали момента трансакции, не заходя в трехмильную береговую зону, возле Дурреса. Я при этом чаще всего находился с албанской стороны. И вот однажды ночью мы сидели в такой скорлупке из-под ореха с дождевым баком кокаина на борту, а над головой у нас в сторону Дурреса проносились вертолеты с интернациональным десантом. Море было неспокойное, и только камикадзе мог бы выйти в него на такой лодчонке. И все же я велел ждать и прождал три часа. Джесси с Шершей так и не появились, радиосвязь отсутствовала.