Но почему? У него нет причин краснеть. В этом-то все и дело. Конечно! Никто не сможет этого понять, кроме него. Сьюзен, прочие обитатели этого судна да и вся клевещущая вселенная, возможно, жестоко в нем ошибались, осуждающе указывая пальцем на его чувства. Он же знал, что все не правы, что его переживания благородны, прекрасны и чисты. Да, Роберт твердо верил: она прекрасна, эта великодушная страсть, и приближает его к Богу.

Элисса – она прекрасна! И что в том постыдного? Красота – дар Божий, врученный вместе с тем самым вдохом, который влил бессмертную душу в ожившую глину. А если Элисса была грешницей, разве он должен, подобно фарисеям древних времен, осудить ее и пройти мимо? Нет, нет! Перед лицом Господа, миллион раз нет! Он с самого начала сказал, что поможет ей – чудесной женщине, оступившейся, поддавшейся искушению. Сама мысль о том, что сегодня, отдалившись от нее, он потерял три драгоценных часа, причиняла ему сокрушительную боль. О да, сокрушительную – вот самое подходящее слово. Его снова охватило жаркое желание быть с ней, спасти ее. Видение Элиссы, спасенной, освященной, стоящей рядом с ним, пронеслось перед его мысленным взором – волшебное видение, исполненное трепетной путаницы красок и звуков: легкое хлопанье ангельских крыльев, трубный глас фанфар, в гармонии взмывающий к небесам, белые, незапятнанные одежды и мягкие, чистые, розовые губы, широко распахивающиеся золотые врата и грудь, на которую можно преклонить главу. О, это было слишком, слишком невыносимо для человеческого сердца!

Его ноздри трепетали, щеки горели. Сидя в уединении своей каюты, он внезапно воздел очи горе и звучно, выразительно воскликнул: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»[39]

Он посидел так немного, подняв глаза к небесам, словно в молитве, потом встал, умыл лицо и руки, надел чистый воротничок, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу.

Он так сильно надеялся и так мало ожидал найти там Элиссу, что при виде ее, праздно сидящей в уголке под тентом, кровь неистово прихлынула к его сердцу. Неподалеку, позади палубной рубки, свернувшись в своем кресле, как бухта троса или какая-то другая часть судового снаряжения, притаилась мамаша Хемингуэй – бдительная, злобная, приметливая. Она весь день провела на корабле. Не заметив ее, Трантер просиял и устремился к Элиссе.

Та подняла взгляд.

– Вы куда-то пропали, – томно протянула она.

Лесть всегда доставляла ей удовольствие, и рабская преданность, написанная на лице Роберта, ненадолго напомнила ей о вежливости.

– Я должен был нанести визит, честное слово, просто должен был, – горячо объяснил он. – Но… право… мыслями я весь день возвращался к вам.

Она зевнула, без капли смущения открыв большой алый рот и демонстрируя крепкие белые зубы.

– Вы утомились, – поспешно заметил он. – У вас сегодня было слишком много дел.

Его забота была братской, но он, без сомнений, мог одарить хотя бы частичкой этого сострадания Сьюзен, с ее раскалывающейся от усталости головой.

– У меня был невыносимо скучный день. Просто отвратительный.

– Пожалуй, мой день тоже можно назвать скучным, – откликнулся он, облокотился о леер и улыбнулся, глядя ей в глаза. – Впрочем, вряд ли мне следует использовать это слово. И все же надлежит удовлетвориться чувством выполненного долга. Наш визит в Арукас может принести хорошие плоды. В смысле того, что касается успеха нашей миссии. Здесь пообещали финансово поддержать нашу затею. Нас порекомендовали самому влиятельному плантатору Лагуны. Теперь мы можем на всех парах устремиться к цели. – Он задумчиво помолчал. – Надо же, как это, в сущности, странно. Весь день мысль о перспективах работы не вызывала во мне энтузиазма, но сейчас, разговаривая с вами, я едва сдерживаю азарт. Полон бодрости! И это так много для меня значит.

– Почему?

– Всю свою жизнь я был предан работе. Я рано пришел к благодати. Да, я был спасен еще в детстве. И я из бедной семьи. Мне приходилось пробивать себе путь наверх, окончить теологический колледж, упорно сражаться, чтобы получить свою долю труда в Божьем винограднике.

Элисса подняла на него недоверчивый взгляд. «Он нереален, – подумала она, – таких не бывает». А вслух поинтересовалась:

– Вы рассказываете мне историю своей жизни?

– Нет-нет! – воскликнул он и приосанился. – Но такое чувство, что я должен рассказать вам все, абсолютно все о себе, о том, что я собой представляю. Попросту не могу удержаться.

Повисла пауза. Наконец любопытство перевесило, и Элисса спросила, капризно приподняв брови:

– Вы не имели никаких дел с женщинами?

– Никаких!

– Никогда?

Он покачал головой, глядя на собеседницу блестящими, широко распахнутыми глазами. Так собака смотрит на свою хозяйку.

– Ну и ну, – пробормотала она себе под нос. – Значит, это правда. И весь этот путь из Коннектикута…

– Простите, мэм?

– Я говорю, – ответила она, – что должна называть вас Иосифом.

Трантер жарко покраснел. Намека он не понял.

– Иосифом? – переспросил он, запинаясь. – Но меня зовут Роберт.

– Теперь я всегда буду думать о вас как об Иосифе. Для меня вы как бы родились заново под этим именем. И все же, пока не знаю… Еще не решила.

Она произнесла это мрачным тоном, но у Трантера возникло ужасное подозрение, что над ним потешаются. И он с патетической серьезностью провозгласил:

– Встреча с вами дала мне огромный опыт. Настолько огромный, что я не могу представить, как вы исчезаете из моей жизни, будто… – горячо взмахнув рукой, он изрек цветистую банальность: – Будто корабль, уплывающий в ночь. Такой исход выглядит бессмысленным. Ведь из нашей встречи должно что-то произрасти. Да, должно. Все наши разговоры наедине не могут вести в никуда. О, я отдал бы правую руку, чтобы стать орудием вашего спасения… – Его голос дрогнул и оборвался. Обуреваемый эмоциями, он умоляюще положил ладонь на руку Элиссы и елейным тоном произнес: – Я хотел бы дать вам кое-что. Это чувство, которое я к вам испытываю… Да, конечно, это так. И если вы примете мой дар, я хотел бы вручить вам нечто, для меня драгоценное. Книгу, принадлежавшую моей матери. Ничего особенного, просто маленькая книжка с добрыми словами. Я ношу ее с собой последние двадцать лет. Вы… вы примете ее?

Она подняла взгляд, потом торопливо отвернулась.

– Эта мерзкая женщина там, в углу, таращится на вас во все глаза, – заметила она небрежно. – Мне-то все равно, но, может, вы против.

Обернувшись, Роберт наткнулся на немигающие глаза-бусинки мамаши Хемингуэй.

– Нет-нет, – заявил он, – я не против.

Но слегка сбавил пыл и убрал руку.

– Вручите мне свой подарок после ужина, – внезапно предложила Элисса. – С наступлением темноты, когда мы выскользнем из гавани. Получится весьма таинственно