кляксой, разбудив беспричинную ярость. Это воплощение болезненной чувствительности, выставленной напоказ, лишь укрепило убежденность Харви в бессмысленности любви. Биологическая необходимость, животная реакция организма – жертвы отвратительных инстинктов. Не более того. Так он холодно рассуждал всегда. И все же сейчас повторение этой мысли поразило его глубокой печалью. Что произошло? Его чистая, ясная гордыня отшатнулась в омерзении, когда издевательски заговорил внутренний голос. А потом зазвучали иные голоса. Сбивая с толку тысячей поддразнивающих языков, его окружала красота ночи. Красота – то, чего он никогда не признавал, то, что лежало на противоположном полюсе от правды, несовместимое с его убеждениями.

Опечаленный, он двинулся вперед, миновал люк в носовой части. Корабль с непобедимой безмятежностью тихо плыл среди величавого покоя. Харви выбрался на нос. И вдруг, хотя его лицо оставалось бесстрастным, сердце распахнулось и забилось в бешеном темпе. Женская фигура, прямая и хрупкая, как волшебная палочка, предстала перед его глазами, словно окутанная дымкой тайной радости. И вот он уже молча стоит рядом с ней, облокотившись о леер и смотря в бесконечное пространство.

– Я чувствовала, что вы придете, – произнесла наконец Мэри, не глядя на него. – Теперь мне больше не грустно. – Ее голос звучал тихо, почти бесцветно, напрочь лишенный кокетства. – Сегодня был такой странный день, – заметила она. – Я в растерянности. А завтра я покидаю корабль.

– Вы не хотите этого? – спросил Харви. В его словах была болезненная холодность.

– Нет. Я не хочу покидать это суденышко. Оно мне нравится. Здесь так безопасно. Но я сойду на берег.

Он промолчал.

– У вас когда-нибудь возникало чувство, – продолжила Мэри в своей чудной, отстраненной манере, – словно что-то вас захватило и просто ведет за собой, как будто невидимые нити постоянно тянут, тянут вас вперед?

Харви хотел было насмешливо усмехнуться над безрассудностью ее замечания, но у него ничего не вышло.

– Кажется, всю мою жизнь так и было. Теперь меня тянет вперед это суденышко. К чему-то… я не знаю, к чему. И тем не менее я чувствую это. Смутно догадываюсь, но неспособна понять.

– Это довольно нерезонно, – глухо откликнулся он.

– О, я знаю, что это нерезонно. Но чувство есть. Вы посмеялись надо мной, когда я рассказала вам о своем сне. Вы считаете меня дурочкой, а возможно, и сумасшедшей. Но я ничего не могу поделать. Что-то преследует меня. Постоянно висит надо мной, как огромная птица. Не оставляет меня в покое. Я никогда не бывала на этих островах. И все же у меня смутное чувство, что я туда возвращаюсь. Я никогда не встречала вас прежде, и все же… о, я вам это уже говорила! Думайте, что хотите, но это правда, неотвратимая, как смерть. Сегодня там, на плоту, у меня возникло чудесное ощущение, что я знаю вас лучше, чем саму себя. – Она умолкла с легким вздохом, взлетевшим, словно белая птица, потерянная и испуганная, далеко от земли.

Он заставил себя сказать:

– На море в голову приходят разные причудливые фантазии. Они не имеют отношения к жизни. Через шесть недель вы вернетесь в Англию. Забудете все. И ваши «невидимые нити» весело потянут вас в элегантные рестораны, в оперу, на эти чаепития, о которых вы говорили недавно. Весьма привлекательная жизнь!

Она впервые повернула к нему голову. На ее лице, размытом, призрачном, до странного белом, выделялись скорбные темные глаза.

– Это всего лишь видимость, – печально отозвалась она. – Мне не нравится эта жизнь. Никогда не нравилась. Никогда. Я не на своем месте. Почему-то я не вписываюсь в нее. – В ее голосе прорезались нотки боли, она говорила все быстрее. – Вы думаете, я так и осталась ребенком, ничего не смыслю в жизни. Но это неправда, поэтому иногда все становится невыносимым, поэтому мне необходимо убежать… убежать прочь. Там все так тщетно, так шумно и суетливо. Никто не сидит на месте… вечеринки, еще вечеринки, коктейли, танцы, синематограф, бросаются то туда, то сюда… никогда не останавливаются… каждую свободную минуту заполняют джазом. Граммофон Элиссы – она без него умрет. Единственная мысль: как бы мне еще развлечься? Вы не поверите, там даже нет времени подумать. Вы считаете, что я глупа, что у меня нет чувства меры, чувства юмора. Но по моему мнению, ты получаешь от жизни лишь то, что в нее вкладываешь. А мои знакомые умеют только брать, постоянно брать. Снаружи все такое яркое и сверкающее, но внутри – ничего настоящего. И никто… никто этого не понимает. – Не в силах внятно сформулировать свои мысли, она оборвала себя и снова повернула печальное лицо к морю.

Он долгое время молчал в оцепенении, потом откуда-то изнутри пришел ответ.

– Вы замужем, – глухо выдавил он. – У вас есть муж.

Меланхолия, окружавшая Мэри нежной тенью, снова окрасила ее голос, когда она произнесла, словно повторяя затверженный урок:

– Майкл очень добр ко мне. Он ко мне привязан. А я очень привязана к нему.

В душе Лейта шла внутренняя борьба, и наконец он не выдержал. Слова прорвали все барьеры и яростно выплеснулись наружу.

– В таком случае у вас нет причин жаловаться. Муж любит вас, а вы любите его.

Все исчезло – корабль, море, ночь, – и мир застыл в неподвижности. Мэри беспомощно сжала руки. И прошептала:

– Ненавижу себя за то, что сейчас скажу. Но вы спросили. Я не могу… я никогда не любила. Никогда. Я пыталась… но напрасно. Словно все это отобрали у меня много лет назад.

Пролетали минуты. Оба молчали. Судно возобновило уверенное движение, на море снова поднялась легкая зыбь. Ветер уносил с собою страстные вздохи волн. Звезды трепетали в прозрачном небе, как распахнутые, чисто умытые глаза. Двое стояли рядом в темноте. Больше ничего не имело значения. Время и пространство исчезли. Что-то таинственное и сокровенное объединило мужчину и женщину. Корабль перестал быть кораблем, превратившись в божественную стихию, внутри которой некая сила мгновенно спаяла их в единое существо, невзирая на разделенные тела. Да, они стали единым целым, объединенные силой, которую невозможно постичь разумом. И все же она была здесь, непостижимая, но реальная. Вне прошлого, вне будущего, мистическая, подлинная. Сердце Харви безумно билось. Неземная сладость висела в воздухе, готовая влиться в его кровь. Дрожа, он желал только одного: узнать, что Мэри его любит. Больше ничего. Но он молчал – казалось, любое слово разрушит это мгновение. Наконец позади чуть слышно пробил колокол.

Мэри вздохнула:

– Я должна идти. Да, мне пора.

Он молча повернулся и последовал за ней. Каждое ее движение было драгоценно, исполнено смысла. В проходе они остановились и,