может молиться. Почувствовав прилив сил и подняв голову к блистательным небесам, она беззвучно зашевелила губами в страстном призыве.

Внезапно колокол тихо прозвенел трижды – словно под сводами собора прозвучало «Господи помилуй». Внутри судна проснулась уже знакомая легкая и ровная дрожь. Плеснули по воде швартовы, заскрипели кранцы, пронзительные крики позади растворились в тиши. В недвижном прежде воздухе промчался внезапно поднявшийся бриз. «Ореола» снова отправилась в путь.

Глава 12

Ужин закончился. Трапеза, омраченная душевным смятением большинства присутствующих, прошла в неловком молчании; неотвратимость расставания нависала над столом как туча. Капитан, обычно приверженец застольных бесед, говорил мало. Что-то было у него на уме, возможно, мысль о том, что он потеряет пассажирку, к которой испытывал искреннее расположение. Или, возможно, какая-то другая, более глубокая мысль. Он часто посматривал на Мэри и наконец спросил:

– Вы все это время проведете в Оротаве, остано́витесь в отеле? – Услышав от нее подтверждение, помешкал, хотя нерешительность была не в его характере, потом сказал: – Милое местечко. Чистое, отдаленное. Идеальный курорт. И ветер всегда с моря. – Больше он ничего не добавил.

Харви вышел на верхнюю палубу, радуясь возможности после духоты кают-компании погрузиться в умиротворенность вечера. Неистовый закат угасал, пламенеющее солнце тонуло в море, а потом, будто с прощальным вздохом, исчезло из виду, и вокруг снова стало ясно и безмятежно – наступила спокойная ночь, сияющая зыбкой красотой под покрывалом бледного лунного света. За переплетенными снастями низко висела луна с ущербным краешком; она казалась воплощением слегка несовершенной прелести, как дева, что трепещет на пороге зрелости. Звезды с той же робостью мерцали в прозрачном высоком небе. По левому борту огни Лас-Пальмаса, тускнеющие, но более яркие, чем звезды, крохотными сверкающими иголками прокалывали чистый край неба.

«Ореола», слегка покачиваясь, неторопливо скользила вперед на скорости пять узлов, словно понимала, что расстояние будет коротким и якорь придется бросить до рассвета. Вода квохтала вдоль бортов и на корме, звук шел вверх, подобно серебристым пузырькам, лопающимся с тихим эхом.

Харви перегнулся через носовой леер и словно утонул в теплом забвении, окинув взглядом море, землю и небо, мирно слившиеся воедино. Но в его сердце мира не было.

Внезапно за спиной раздались шаги, на плечо легла рука. Он не пошевелился, не повернул голову, лишь спросил:

– Ну как, Джимми, провернул ты свое дельце?

Голос Харви под влиянием меланхолии звучал странно и сдавленно.

– Само собой! – вскричал Коркоран, и на фоне всеобщей безмятежности его радость выглядела преувеличенной. – А еще отправил телеграмму в Санта-Крус, и все такое. Старина Боб запляшет от восторга, когда ее получит. Говорю тебе, у меня все на мази для большого бизнеса.

– Ты очень загадочно отзываешься об этом своем бизнесе, Джимми, – безучастно заметил Харви.

– Да уж! – воскликнул Джимми. – Не годится раньше времени трепать языком, скажешь нет? Если разевать пасть на целую милю, приличных деньжат не заработаешь. – Он умолк, исподтишка поглядывая на мрачный, суровый профиль собеседника. Потом, изображая доверительность, лукаво заявил: – Но ты же мне друг, скажешь нет? Тебе-то я не прочь рассказать о том, что задумал.

– Как-нибудь в другой раз, Джимми, – торопливо отозвался Харви. – Я сейчас не готов к трогательной интимности.

– Ладно-ладно, – покладисто согласился Джимми. Он убрал руку с нарочито обиженным видом, театрально помолотил кулаками податливый воздух и, отдышавшись, взял понюшку табака. – Видишь? Вот так и надо. Всему свое время, говоришь ты? Годится, говорю я. Но ты сойдешь со мной на берег в Санта-Крусе и познакомишься с профессором, или я не Джимми К.

Наступила недолгая тишина, потом Джимми насторожился, выставив расплющенное ухо.

– Ты слышишь его? – спросил он с ухмылкой, невидимой и тем не менее выразительной. – Точно слон в посудной лавке.

Позади штурманской рубки раздалось торопливое шарканье Роберта Трантера. Он что-то мурлыкал себе под нос – очевидный признак обеспокоенности. Когда нерешительность одолевала его евангелический ум, Трантер напевал, и сейчас с полных, сложенных бантиком губ срывались шипящие звуки: «Тихо раскачивайся, прекрасная колесница»[40].

– Чтоб ему ни дна ни покрышки! – продолжил Коркоран. – Из этого недотепы кто угодно может веревки вить. Платон был прав, когда сказал, что уму-разуму ни в жисть не научишь. Ну и тупица, разгуливает тут, будто лунатик. Ей-богу, его сестра стоит шести таких, как он. – Джимми зевнул и с наслаждением потянулся, выбросив над головой сжатые кулаки. А потом с чрезвычайной небрежностью заявил: – Ну, я, пожалуй, пойду вниз. Поболтаю малость с мамашей Х. и Хэмблом. Всего лишь светские разговорчики, ты понимаешь. Не больше. До скорого. Пока, так сказать.

Тень улыбки некоторое время блуждала по лицу Харви – слишком нелепо Коркоран пытался замаскировать свои истинные намерения, – а потом исчезла. Он повернулся к леерному ограждению, ища уединения у моря, у внушительной тишины ночи. Но через мгновение его снова отвлекли – сбоку возник Трантер.

– Размышляете, доктор Лейт, как я погляжу. И впрямь, дивная ночь, для того чтобы беседовать со звездами. Да, сэр! Душноватая, впрочем. Немного влажно, не находите? Должен признаться, я весь взмок. – Фразы, произнесенные с чрезмерной любезностью, перемежались пыхтением. – Народ должен был высыпать на палубу, чтобы глотнуть воздуха.

– Народ волен делать то, что ему хочется, – отрезал Харви с угрюмым нетерпением.

Трантер рассмеялся. Взрыв его веселого, эмоционального смеха, сейчас звучавшего более весело и эмоционально, чем обычно, завершился судорожным всхлипом на грани истерики.

– Ха-ха! Конечно. – Он разговаривал так, словно пытался убедить в чем-то самого себя с помощью богатых обертонов собственного голоса. – Ну да. В каком-то смысле, так или иначе. Я только хотел сказать, что дамам наверняка было бы приятнее на палубе. Интересно, куда они подевались.

Харви отшатнулся, его замутило от слов Трантера, в которых ему почудились и бесхарактерность, и испуг, и вместе с тем настойчивость.

– Миссис Бэйнем сразу после ужина пошла в свою каюту, – бросил он через плечо. – Я слышал, как она говорила, что устала и собирается лечь спать. – Он резко развернулся и двинулся к трапу, смутно отметив выражение опустошенности, возникшее на лице Трантера.

Ушла, исчезла в ночи, в неприкосновенном святилище своей каюты! И это после всего, что она обещала Роберту! Жестокий удар. Мягкая книжка в кожаном переплете, оттягивавшая нагрудный карман, казалось, легла на сердце свинцовой тяжестью. Раздавленный, Трантер постоял немного, предаваясь самоуничижению, потом медленно заходил взад-вперед, склонив голову. Он больше не напевал.

Внизу Харви замешкался у прохода.

Может, тоже отправиться спать? Он чувствовал усталость, изнеможение, сам не зная почему. Скверное воспоминание о выражении, замеченном им на лице Трантера, засело в мозгу, впиталось в него грязной