На счастье, все остальные едва обратили внимание на наше появление, хотя мне и чудилось, будто вина начертана у меня на лице огромными буквами. Все были поглощены перебранкой. Судя по всему, Эрик не желал разыгрывать сценку, написанную для него и миссис де Равель. И понятно. Ситуация сложилась для него крайне неловкая.

К некоторому моему удивлению, Арморель тут же пустила в ход всю свою силу убеждения:

– Да полно, Эрик, не порть другим удовольствие! Почему бы нам не разыграть представление? Ты там не один. У меня с тобой тоже сцена, забыл? Я в тебя безумно влюблена. О, Эрик, милый, как ты мог обидеть бедную девушку? Вернись ко мне!

(В конце концов, решено было остановиться на первоначальной версии Джона.)

И так комедия, с трудом маскирующая таящуюся в глубине драму, началась. Эрик не мог отказаться в ответ на прямые просьбы, не выдав тем самым мисс Верити настоящей правды. Арморель практически заставила его ей подыграть. Мы, все прочие, разместились на креслах у дальней стены гостиной, другая половина комнаты по негласному согласию была отведена под сцену.

Даже столь самонадеянный болван, как Эрик, не мог не осознавать, что атмосфера пронизана электричеством, но он скрывал нервозность под маской неистового шутовства, с каким разыграл сцену с кузиной. Помнится, я еще отметил – а ведь ловко придумано: создать таким образом прецедент перед следующей сценой. Однако мне было не смешно, дурные предчувствия сумели вытеснить у меня из головы мысли о недавнем тревожащем опыте. Что замышляла миссис де Равель, сидя тут и наблюдая за происходящим с едва заметной, загадочной улыбкой?

Одно, по крайней мере, могло служить утешением как для меня, так и для всех нас. Помолвки между Эльзой и Эриком объявлено еще не было.

Тем временем Арморель и Эрик, расплываясь в улыбках до ушей, в самых напыщенных выражениях клялись в нерушимой любви и с демонстративными терзаниями соглашались, что никак не могут принадлежать друг другу. Арморель на своем неуместном жаргоне настаивала на двойном самоубийстве, Эрик же в манере третьесортного провинциального трагика отказывался. Арморель выбежала со сцены, заливаясь притворными рыданиями. Ни в лице ее, ни в поведении не осталось и следа недавних переживаний. Я поражался женским талантам к притворству.

А потом поднялась миссис де Равель. У меня перехватило дыхание.

С самого начала стало ясно: худшим мои опасениям суждено оправдаться с лихвой. Сильвия де Равель тщательно и упорно подготавливала возможность высказаться – и намерена была воспользоваться ею, у нас на глазах швырнув на чашу весов все, до последнего. Жест великой актрисы.

Я наблюдал, и мне становилось все труднее дышать. Какой бы великолепной актрисой ни была Сильвия, сейчас она не играла. Она любила его – любила по-настоящему, не оставалось ни малейших сомнений. Немыслимо было, чтобы хоть кто-нибудь принял ее слова за игру – даже безмозглый муж, что смотрел на нее с мучительной сосредоточенностью. И бедная маленькая Эльза Верити, побелевшая, прикусившая губу…

В наступившей душераздирающей тишине Сильвия де Равель бросилась к Эрику и упала к нему на грудь.

– Эрик… милый! – выдохнула она.

Тот в полном замешательстве попытался разрядить обстановку какой-то глупой шуткой, но Сильвия заставила его замолчать долгим и страстным поцелуем – столь несомненно подлинным, что даже смотреть было болезненно и неловко.

Потом она разразилась потоком слов.

Не стану пытаться их передать. И захотел бы – не смог. Знаю только, что меж самых что ни на есть бесстыдных любовных излияний она во всех подробностях, вплоть до времени и места, перечисляла прошлые их любовные свидания, описывая интимные подробности, какие совершенно невозможно было бы выдумать, безжалостно раскрывая уловки и хитрости, при помощи которых обманывала мужа, и обнажая свои отношения с Эриком столь откровенно, что уже через пару секунд мы все залились краской от смущения. Глазам нашим предстала отчаянно влюбленная женщина, понимающая, что ей грозит опасность быть брошенной, и пускающая в ход все меры убеждения, не только вербальные, но и физические, лишь бы вернуть привязанность любовника. Женщина, излившая в этой попытке всю себя, пожертвовавшая всем – достоинством, скромностью, самоуважением. Ужасное зрелище.

Время от времени я набирался моральных сил тайком бросить взгляд на де Равеля. Нельзя было и предположить, что он до сих пор ничего не понял. Поведение его жены не оставляло никакого места для сомнений, и как будто этого мало, она словно целенаправленно, одно за другим, обрушивала на него доказательства, что он рогоносец – не позволяя ему и впредь оставаться слепым. Напряженное внимание, с каким де Равель следил за происходящим, неотрывный взгляд – все это доказывало, что он и впрямь понял. Я не считаю себя трусом (читатель, возможно, успел уже сформировать собственное мнение на сей предмет), но не стесняюсь признаться: мне стало не по себе. Какое осиное гнездо разворошила Этель?

Чего добивается миссис де Равель? На сей счет у меня имелись догадки. Она предостерегала Эрика: предостерегала всерьез. Если он вернется к ней и бросит Эльзу, она скажет мужу, что все время лишь играла роль (презрение, с каким она упоминала о нем в разыгранной сцене, явно показывало: она твердо верит, что способна внушить влюбленному болвану что угодно); если же нет, признается, что говорила правду.

И ей удалось запугать беднягу. Обычно красные щеки Эрика сейчас почти сравнялись бледностью со щеками Эльзы. Он снова и снова пытался прервать поток душераздирающих признаний – даже норовил перекричать ее. Все тщетно. Ни вымученная вспышка гнева, ни смиренная мольба (которую ему было очень трудно выдерживать в образе) не заставили ее умолкнуть. Когда же он в приступе вполне неподдельной паники хотел выбежать из комнаты, Сильвия просто повисла на нем, так что он и пошевелиться не мог. Если я еще и питал к Эрику мстительные чувства после происшествия в бассейне, то на эти мучительные десять минут они куда-то исчезли. Мне было его искренне жаль.

Прочие зрители разыгранного миссис де Равель представления испытывали то же самое. Арморель застыла у двери, точно статуя, приоткрыв рот; Этель закрыла лицо руками; о Поле и Эльзе я уже говорил. Только Джон, уважение к которому крепло во мне с каждой минутой, оставался внешне бесстрастен. Он время от времени тихо хлопал в ладоши и восклицал себе под нос: «Браво! Великолепно, Сильвия, великолепно! Так держать!»

Наконец все закончилось. Я чувствовал себя совершенно выжатым. Но после того, как Сильвия де Равель, хвала небесам, умолкла (и никогда я не приветствовал тишину столь искренне и восторженно), напряжение, спавшее было на несколько мгновений, взлетело еще выше: как-то поведет себя Поль? Я настороженно поглядывал на его руки, заметно дрожавшие на коленях, и готовился вмешаться, если он бросится на Эрика прямо тут, на месте, у всех на глазах. Я почти всерьез опасался, что так и произойдет. Несчастный был взведен до предела. Мы все смотрели на него с боязливой настороженностью – Эрик так и вовсе, едва ли не приняв оборонительную позу. Даже жена де Равеля, изнеможенно рухнувшая в кресло, поглядывала на него полуиспуганно, полувызывающе.