сидит. Хорошая школа. Сидит как политический, так как его посадила Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. По этому случаю мне вспоминаются слова Кеннана, познакомившегося с какой-то 16-летней девочкой, бывшей в ссылке: «Если бы я был русским царем и должен был бы бояться 16-летних девочек, то я, право, отрекся бы от престола»505. Советская власть идет дальше – и борется с 13-летними детьми как с политическими преступниками.

20 октября. На этих днях был обыск у проф. Введенского. Обыск политический, так как смотрели бумаги, но заодно и продовольственный. Нашли около 30 фунтов506 муки, 4 бруска мыла, и это запечатали, оставив, впрочем, в квартире. Женщина, руководившая обыском (нововведение большевичьего режима: женщины руководят обысками), в ответ на возмущенное замечание Введенского сказала:

– Кажется, вы, профессор, должны бы понимать, что это только справедливо: у вас четыре бруска мыла, а у меня остался малюсенький кусочек. Как же не конфисковать их!

Впрочем, на следующий день распечатали, признав право хранить 30 фунтов муки. Нужно заметить, что Введенский в качестве профессора в одном морском учебном заведении официально получает 35 фунтов в месяц – и притом получает их сразу. Получил 35, а там их конфискуют.

В нашем (архивном) кооперативе – учреждении, находящемся под покровительством власти, – выдали недавно по 10 пачек спичек. Мы с женой унесли, следовательно, 20 пачек – 200 коробочек (по 6 рублей 50 копеек коробочка). Но все вокруг говорили, что если у нас при обыске найдут сразу такое количество, то, несомненно, конфискуют. Такая нелепость везде, во всем.

11 ноября 1919 г. В университете с прошлой недели начали выдавать профессорам каждодневно (кроме праздников), студентам в дни, когда они посетили хотя бы одну лекцию, «чайное довольствие». Для студентов заведен такой порядок. Они должны в аудитории на лекции записаться, выбрать представителя, вручить ему свои регистрационные карточки, и представитель получает на них на всех по порции чайного довольствия, причем в регистрационных книжках делается отметка, чтобы студент не получил двух порций в один день.

Чайное довольствие в первые два или три дня состояло из ¼ фунта хлеба и ложки варенья (и то и другое бесплатно), причем посудину для этого последнего приходилось тащить из дому. Большинство, приходя в университет, только тут узнавало о щедром даре властей, посудину не имело и потому брало варенье на хлеб и тут же съедало. Я встречал профессоров с европейской известностью и запачканными вареньем пальцами и здоровался с ними. Никто из них, конечно, от дара не отказывался… А между тем варенье было прескверное, – сомневаюсь, чтобы оно было на сахаре, вероятно на сахарине, тягучее, словно глицерин. Студенты тоже получали свою порцию через своих представителей. Как уж представители при недостатке посуды делили между аудиторией гомеопатическую долю варенья, не представляю себе. При этом для получения лишних порций было множество мошенничеств; составлялись целые фиктивные аудитории.

В крикливых рекламах заслуг большевиков в праздничном номере «Красной газеты» (7 ноября) говорилось: мы создали бесплатное обучение, даровую почту. Можно было бы прибавить: не только бесплатное, а с даровым вареньем. А еще лучше было бы сказать: мы разрушили всякое обучение – и бесплатное народное, и платное среднее, и высшее, и мы же разрушили дешевую почту, создав фикцию бесплатной, зато несуществующей почты (да и то не бесплатной: заказное письмо оплачивается 4 рублями вместо прежних 14 копеек).

Через три дня варенье было исчерпано и выдавать начали только ¼ фунта хлеба, а еще дня через три вместо хлеба – 1⁄16 (sic) фунта сухарей, то есть засушенных маленьких кусочков того же черного хлеба, и притом неаккуратно. Сегодня, например, буфет был пуст, а на столе красовался плакат: «Чайный буфет закрыт по поводу привозки хлеба». Следует подпись. Публика недоумевала, что это значит: пропущена ли частица «не» (не привозки хлеба) или хлеб еще не привезли, но везут? Сильный голод подсказывал последнее толкование, и я приходил в университет два раза, часа в 4 и перед 7, то есть перед самым последним сроком закрытия буфета, но оба раза нашел пустоту и то же объявление. Впрочем, и еще одно: «Желающим дают горячий чай. Надо иметь с собой свои собственные кружки». (Записываю по памяти, поэтому передаю только содержание объявления, а не его форму.) Но не видал ни самовара, ни вообще каких бы то ни было признаков чая. Очевидно, «буфет закрыт» и для чая.

И для стакана чая, для двух лотов507 сухарей профессор, живущий иной раз по ту сторону Невы, бежит в университет в день, когда ему незачем быть в университете, иной раз дважды в день, чтобы в конце концов не получить ни чая, ни сухарей! Когда же готовиться к лекциям, когда работать! А вечером сиди впотьмах, так как электричество не горит, керосина нет! И при этом – мы создали бесплатное обучение! Может ли лицемерие доходить до таких геркулесовых столбов?

14 ноября 1919 г. Вечером я поехал в Политехнический институт508, чтобы прочесть очередную лекцию. Первую лекцию (история XIX века) читаю по четвергам вечерами, ночую в институте (так как трамваи после 6 часов вечера не ходят). Ночую там и утром в пятницу читаю – или, лучше сказать, притворяюсь, что читаю, – другую лекцию (теорию социализма) и уезжаю домой.

Притворяюсь, что читаю, потому что по утрам лекции вообще состояться не могут: все студенты служат, и потому слушателей даже на обязательные курсы не находится. И профессора, не желающие читать, назначают свои лекции по утрам, – все понимают, что это удобная форма для уклонения от лекций. Увы, и я к этому способу прибегаю. Не могу же я ездить два раза в неделю, когда каждая поездка требует ночевки при температуре 2°, без ужина, после выезда из города в 5 часов. Да и по вечерам у меня имеется всего две слушательницы, из которых одна является неаккуратно. Всего в институте, как мне говорили, до 150 студентов (не ручаюсь за точность), из которых большинство записалось в студенты лишь для дарового общежития и дешевого кооператива, а не для лекций. А содержание института в первое полугодие обошлось, говорят, в 18 миллионов рублей. Каждый студент, соответственно, в год обходится большевистскому государству в 240 000 рублей. Это ли не щедрость на народное образование!

Ночую я в студенческом общежитии, в котором имеется особая комната для приезжающих лекторов – комната отвратительная, с разбитым и не замазанным окном, не отапливаемая и потому с температурой в ноябре не выше 2–3°. В