1917 г. положительно или отрицательно, но нельзя отрицать, что тогда все, кто только хотел, все, кто не чужд общественных инстинктов, жили всеми фибрами своего существа, всем биением сердца, всем огнем страстей – для жизни, а не для могилы. А теперь полное отсутствие именно жизни, в особенности общественной жизни, мертвая пустота, тоска, безнадежность. И это характернейшая черта нашего времени. Историк или художник, который не оценит этой черты, не поймет и неверно изобразит всю эпоху. Я живу около 40 лет сознательной жизнью, я пережил мрачный период 80‐х годов, но никогда ничего подобного нынешнему периоду не переживал.

3 декабря 1919 г. (н. ст.) Опишу подробно свой день – не потому, конечно, чтобы мои мелкие злоключения представляли какой-нибудь интерес в связи с моей личностью, а потому, что они типичны, что их или подобные им переживают все, за исключением очень немногих господ положения.

Моя жена больна (испанской болезнью509 в легкой форме), больна не серьезно и не опасно, но самая легкая болезнь в настоящее время очень тяжела. Государство берет на себя заботу о больных, и лечение бесплатно, – это было многократно заявлено в печати, но это только лишнее проявление обычного лицемерия. Бесплатно лечение, когда лечишься у коммунальных врачей, а их мало и не докличешься; десять раз можно умереть, пока придет бесплатный врач и пропишут бесплатное лекарство. Обычному же врачу надо платить, и за прописанное им лекарство – тоже, притом по повышенным во много раз ценам. Но что всего хуже, коммунальные аптеки приготовляют лекарства не ранее чем через сутки после их заказа, считая, что в РСФС Республике больные могут и погодить. А кроме того, когда заказываешь лекарство и когда получаешь его, нужно постоять в аптеке в хвосте, – без хвоста теперь ничего не делается.

Сегодня я встал в 9 часов утра: встать раньше трудно, так как темно (не следует забывать, что часы переведены на один час, и 9 часов есть, следовательно, только 8), и света (электрического) днем не дают, керосина ни у кого (и у меня в том числе) нет, и потому вставать приходится поздно. Прислуги у меня нет (если останется время, опишу, почему она ушла510), поэтому надо было поставить самовар, позаботиться о больной жене, наколоть дров. За всякими мелочами ушло более двух часов, и выбрался из дому почти в 12.

Напился я кофе (не настоящего, а из овса), без молока и сахара, но зато с ломтем хлеба и даже с маслом; несколько времени тому назад жена купила фунт масла за 1500 рублей, и оно еще осталось, – в этом отношении я пока нахожусь в лучшем положении, чем большинство, обходящееся без масла; что же касается сахара, то его нет почти ни у кого. После такого завтрака в желудке чувствовалась пустота.

Поэтому я решил по дороге на курсы зайти в вегетарианскую столовую в 6‐й линии: там кормят страшно дорого даже по нынешним ценам, но сравнительно недурно, и, главное, это единственное известное мне в Петербурге место, где кормят всех приходящих без особого прикрепления, без разрешения какого бы то ни было начальства, а просто, как в ресторанах в доброе старое время кредит на время еды давался всем. Теперь это, конечно, немыслимо; следует сперва заплатить кассирше, получить от нее чек, с чеком идти в кухню и там получить кушанье. А чтобы дать понятие о ценах, сообщу цены сегодняшней карты: суп из чечевицы – 60 рублей; пшеничная каша – 170 рублей, полпорции – 85 рублей; винегрет из картофеля и еще чего-то – 145 рублей; пирожок из ржаной муки с капустой – 55 рублей (пирожок маленький, как прежде в 5 копеек; только прежде за 5 копеек давали пирожок пшеничный, а теперь ржаной). Хлеба, конечно, к кушаньям не дается. Я рассчитывал на эту столовую, но оказалось, что она еще заперта, открывается же не раньше часа дня. Делать нечего, пришлось без завтрака идти дальше.

Шел же я на Бестужевские курсы, или в так называемый III Петроградский университет, который как университет с осени упразднен511, но от которого осталась столовая512. В ней я собирался получить обеды для себя с женой (эти обеды мы разогреваем к ужину) и для семьи Введенских513, ибо и мы, и Введенские «прикреплены» именно к этой столовой, а, как известно, без «прикрепления» теперь есть не полагается. Увы, и тут неудача: я нашел длиннейший – более, чем обыкновенно, – хвост чающих обеда; на лицах всех – скука и досада; хвост не двигается.

– В чем дело?

– Котел испорчен, и раньше чем через час ожидать обеда нельзя.

Читатель отдаленного будущего, если таковой найдется у этих записок, может быть, подумает, что дело идет о каком-либо лукулловском пиршестве. Нет, весь обед состоит из одного блюда, и это блюдо – суп, иногда (в лучшем случае) – с картофелем, в худшем – из капусты или какой-нибудь дряни. О мясе, конечно, не может быть и речи; суп крайне жидкий. И это все, и за него приходится платить 6 рублей 50 копеек, то есть по нынешним ценам очень дешево. Есть, правда, «трудовые» обеды (по 8 рублей) из двух более порядочных блюд, но трудовые обеды отпускаются только немногим счастливцам, удостоившимся звания пролетариев, а мы на него не имеем права. Говорят, что провизии отпускается на нашу столовую достаточно, чтобы изготовлять обед более порядочный, но разворовывают: служащие имеют право на трудовые обеды, и они делают их себе, да не по одному или по два, а по полудюжине и более, – и для остальной публики остается только жидкий суп.

Но и его получить мне на этот раз не удалось, и, решившись зайти за обедом после службы, я пошел на службу в архив. Проходя через 8‐ю линию, увидел трамвайный вагон маршрута № 4, который довез бы меня как раз до моей цели, но я прошел мимо него, направляясь на 6‐ю линию. На курсах я задержался довольно долго, был уже час дня, и решил вторично заглянуть в вегетарианскую столовую. Опять неудача. Час дня уже наступил и даже прошел, но ничего еще не готово и не будет готово раньше чем через полчаса. Делать нечего, пришлось без завтрака идти в архив.

На Николаевском мосту я догнал тот самый вагон трамвая № 4, в который хотел было сесть. Нет тока, – и по всей линии стоят вагоны в ожидании такового. До сих пор о подобных приключениях я только