– О чем? – поинтересовался Мейерс.

– Когда ты находишься здесь, перестаешь чувствовать себя частью мира, – ответил старик. – Те люди внизу живут своей жизнью. Но мы здесь оторваны от них. Они смотрят на небо и видят несколько мигающих огоньков. Это мы.

Мейерс понятия не имел, что этот старикашка имел в виду, но все равно кивнул.

– В свое время я чувствовал примерно то же самое. Только тогда это было в поездах. Ночных поездах. Путешествуя, ты выпадаешь из жизни. Едешь из одного места в другое, сам точно не зная, где ты находишься. Ты можешь лежать на полке и смотреть в окно на ночное небо. На луну и звезды. Слышать сигналы переездов, когда проезжаешь мимо них, видеть ожидающие грузовики. Кто сидит в них за рулем? Другие потерянные души. – Он замолчал и уставился на лампочки наверху. Мейерс надеялся, что он не станет продолжать дальше.

– Теперь я всегда ношу шляпу, – продолжил старик. – У меня есть маленький галантерейный магазин в Оклахома-Сити, я открыл его сразу после войны. Неподалеку от того места, где потом взорвали здание[48]. Решил открыть мужскую галантерею как раз в то время, когда мужчины перестали носить шляпы, – усмехнулся он. – Еще в тысяча девятьсот сорок девятом шляпы носили все. Потом наступил тысяча девятьсот пятидесятый, и все, шляпы исчезли. Некоторые говорили, что все это было из-за Эйзенхауэра. Айк не особенно любил шляпы. Но дела у меня все равно шли неплохо. Я продавал много запонок, носков, шелковых платков. Теперь я путешествую. В основном по ночам.

Мейерс приветливо улыбнулся и кивнул.

– Вы когда-нибудь чувствовали нечто подобное? Эту оторванность? Будто вы оказались внутри чего-то непонятного?

Он не дал Мейерсу времени, чтобы ответить.

– Я помню, когда эта мысль впервые посетила меня. Я получил увольнение в Нью-Джерси в тысяча девятьсот сорок шестом. Сел на поезд, который ехал через реку. Вышел там, где теперь стоит Всемирный торговый центр. Скажите, его ведь тоже взорвали, да? Как бы там ни было, но я решил взглянуть на Таймс-сквер. Я пошел к будке, где продавались жетоны на метро. Она была немногим больше телефонной будки, и там внутри сидел маленький… гном. Окно было грязным и зарешеченным, а в деревянном прилавке – отверстие, чтобы класть туда деньги, которые потом проскальзывали под окошко. Ты отдаешь монетку, а назад получаешь жетоны. Казалось, что это отверстие было просто протерто в дереве. За годы, за столетия. Точно так же ледники разрезают скалы. Я опустил туда монетку в пять центов, а гном выдал мне жетон, и я спросил его, как добраться до Таймс-сквер. Он пробормотал что-то. Мне пришлось попросить его повторить, и он снова что-то пробормотал. На этот раз я понял и взял свой жетон. За все это время он ни разу не взглянул на меня. Не оторвал взгляда от протертого отверстия в дереве. Я еще немного понаблюдал за ним, но он так и не поднял глаз. Он ответил еще на несколько вопросов, и я подумал, что он, вероятно, знает все маршруты и расписание движения каждого поезда метрополитена. Где нужно выйти, куда пересесть.

И у меня появилась невероятно забавная мысль. Я решил, что он никогда не выходит из этой будки. Что он был там пленником, ночным созданием, троллем, живущим во тьме подземки, куда никогда не проникает дневной свет. Что он давным-давно смирился со своей участью – продавать жетоны. – Старик замолчал, глядя в окно и кивая своим мыслям.

– Что ж, – невольно проговорил Мейерс, – но знаете ли, и ночная смена подходит к концу.

– Правда?

– Конечно. Наступает рассвет. Кто-то приходит, чтобы подменить того парня. Он возвращается домой к жене и детям.

– Возможно, когда-то так и было, – сказал старик. – Когда-то. Но теперь он в ловушке. Что-то случилось… я не знаю, что именно… но он выпал из нашего мира, где солнце рано или поздно обязательно взойдет. А все же, должно ли оно взойти?

– Конечно же должно.

– Неужели? Мне кажется, я давно уже не видел солнца. Мне кажется, что я так долго нахожусь на этом самолете, что даже не могу сказать, прилетит ли он куда-нибудь. Может, и не прилетит. Возможно, этот самолет никогда не приземлится и продолжит следовать неведомо откуда неведомо куда. Как поезда когда-то.

Мейерсу не нравился этот разговор. Он уже собирался ответить что-нибудь старику, когда кто-то легко тронул его за плечо. Он поднял глаза и увидел склонившуюся над ним стюардессу.

– Сэр, командир экипажа хотел бы поговорить с вами в кабине для пилотов.

До него не сразу дошел смысл услышанных слов. Командир? Кабина для пилотов?

– Сэр, прошу вас, пройдемте…

Мейерс встал и посмотрел на старика, который улыбнулся и махнул ему рукой.

Сначала Мейерс почти ничего не смог разглядеть в кабине. Впереди самолета было ясное ночное небо, звезды, мерцающие огоньки маленьких городов. Затем он увидел пустое кресло бортинженера справа. Сделав шаг вперед, Мейерс задел ногой пустые банки. В кабине пахло пивом и сигарным дымом. Командир повернулся и жестом подозвал его к себе.

– Скиньте этот мусор и присаживайтесь, – сказал он, не вынимая сигары, которая была зажата у него в зубах. Мейерс убрал коробку с корками от пиццы с кресла второго пилота и уселся в него. Пилот отстегнул ремни безопасности и встал.

– Если я через тридцать секунд не попаду в туалет, то наделаю себе в штаны, – сказал он и направился в салон. – Просто держите прямой курс.

– Эй! Минуточку, черт побери!

– У вас какие-то сложности?

– Сложности? Я не знаю, как управлять самолетом!

– Что тут знать? – Пилот подпрыгивал на месте, но все равно стал указывать на приборы: – Это компас. Просто следуйте заданным курсом, три-один-ноль. А вот это – альтиметр. Высота полета – тридцать две тысячи футов.

– Но разве у вас нет автопилота?

– Вышел из строя, несколько недель назад, – пробормотал пилот и со всей силы вмазал кулаком по блоку с циферблатами на приборной панели, под которыми не горели лампочки. – Вот скотство! Послушайте, мне правда надо выйти.

И Мейерс остался один в кабине пилота.

У него возникла дикая мысль – просто встать и притвориться, будто ничего этого не было. Вернуться на свое место. Разумеется, пилот придет сейчас обратно. Все это было похоже на какую-то шутку.

Самолет вроде бы летел ровно и плавно. Мейерс слегка потрогал штурвал, почувствовал, как нос самолета чуть-чуть наклонился вниз, увидел, что стрелка альтиметра начинает медленно двигаться. Он потянул за штурвал, и громадная птичка снова вернулась на высоту в тридцать две тысячи.