Но в одно мгновение кто-то перехватил её кисть, украшенную браслетами. Послышался отборный американский мат, и знакомая рука вцепилась в роскошную шевелюру Акулы так, что та взвизгнула и попятилась.

Маму не узнать было сложно даже в концертном гриме и в платье с блёстками. Акула Лиз извернулась и попробовала ударить. Но мамина вторая рука вцепилась в каштановые кудри, и визга стало вдвое больше. Мама давила Лиз к земле, та никак не могла высвободиться. Топы вытаращились. В двери на крик скандала потянулись люди. Я замерла, готовая провалиться под пол от стыда.

— Да. Вы, русские, странные… — пробормотал впечатлённый Энрик Дюпон.

— Но какие горячие! — сверкнул глазами Майк Загорски. — Вам какая больше нравится: блондинка или брюнетка?

— Делаем ставки, — сухо добавила Мина Сукарт.

Кто-то в коридоре закричал об охране. Мама от неожиданности выпустила Лиз, та подскочила и набросилась на мою защитницу с рыком разъярённой пантеры.

Надо защищать?! Господи, я же никогда в жизни не дралась! Я зажмурилась и шагнула вперёд. И тут всё стихло. Я раскрыла глаза и увидела уводящих обеих женщин охранников.

— Стойте! — я бросилась вслед за ними и наткнулась на папу в дверях.

— Тшш, — улыбнулся он: — Всё хорошо.

— Что хорошо?

Папа меня развернул к топам «Карлоффс» и заявил им извиняющимся тоном на прекрасном английском:

— Извините за семейный скандал: психически неуравновешенная любовница и очень ревнивая жена. Ни акции не поделят, ни меня… О, женщины! Иногда без полиции никак… Ну, вы понимаете. Ещё раз прошу прощения, темперамент! — И, раскланявшись театрально, скрылся за закрытой дверью.

Я раскрыла от удивления рот.

— Не понимаю, — пробормотала Мина Сукарт, — кто жена, кто любовница? И чья? А про акции… Вы что-нибудь поняли, Шерман? А вы, Майк?

— Вполне, — расцвел невинной улыбкой Майк Загорски. — Юг, казаки, горячая кровь, Россия…

— Ну да, если они песок на спор под сани по улицам рассыпают, — пробормотал Аднан Озчивит.

И тут, наконец, со сцены за кулисы спустился Саша.

— О, вы ещё тут? Извините, я задержался с шоу.

— Да нет, всё шоу ты пропустил, — расхохотался Джерри Карлофф.

* * *

Пока я выступал на сцене перед огромной аудиторией, я вдруг почувствовал явственно, как по телу пробегала живая энергия. Электричество, мурашки, кайф! Меня слушали и слышали. Я был жив, и мне было хорошо! Крылья, которые мне подарила Мари, помогли это впервые ощутить и понять без оговорок. И спускаясь со сцены, я принял решение. Неожиданное для себя, будоражащее, не правильное для меня вчерашнего, но…

За кулисами я наткнулся на всех топов, испуганную почему-то Марианну и выглядывающую из-за портьеры Валентину.

— Оу, вы ещё тут?! — воскликнул я, думая, как и когда лучше сказать. — Извините, я задержался с шоу.

— Да нет, всё шоу ты пропустил! — заржал, как конь, Джерри Карлофф. — Только я не понял, Алекс, сколько у тебя жён, невест и любовниц? Если я хоть немного понимаю русский, — а меня бабушка слегка учила, — у тебя тут целый гарем! Так что прекращай строить из себя благородного, и уступи мне хотя бы переводчицу, а то не дай бог устроим аудит…

Бульдог бесцеремонно подошёл к Марианне и потянулся к её талии.

Я шагнул к ним. Отставил в сторону Стрекозу. Размахнулся и врезал. В бульдожью челюсть. Так, что его аж отбросило на пол. К ногам Валентины. Бульдог схватился за рожу и засучил ногами, пытаясь подняться.

— С ума сошёл, Алекс! — прошипел Майк Загорски.

Миссис Сухарь что-то пискнула.

Отряхивая руку, я улыбнулся:

— Давно мечтал это сделать. А сегодня так особенно. Спасибо за облегчение задачи! — Затем обернулся к остальным и заявил: — Господа, надеюсь, вы поняли, что это моё заявление об увольнении! Если нужно закрепить в письменном виде, я готов!

Джерри Карлофф уже поднялся и засуетился по комнате:

— Я это так не оставлю! Я это так не оставлю!

А я подал руку Марианне и, кивнув всем, вышел из полутьмы в коридор закулисья. Я повёл её за собой, подальше от бульдогов и крокодилов. За нами горели мосты, и мне нравился этот запах! Мари бежала за мной, цокая каблуками и ничего не говоря. Тёплая ручка в моей ладони. Я остановился лишь, когда мы вышли в холл, к музыкантам и готовому вот-вот пробудиться празднику.

— Сашенька, ты… — Моя Стрекоза смотрела на меня широко открытыми глазами. — Как ты…

— Я, как ты. Представь, Малышка, я позавидовал тебе и понял, что занимаюсь не своим делом. Я тоже хочу быть свободным, хочу не убивать время, а любить то, что делаю! Даже если мне сорок. Даже если за это придётся платить. А если я столького добился, занимаясь всем этим, — я окинул взглядом баннеры, логотипы, пирамиды из графинов с коньяком, фонтаны с шампанским и горячим шоколадом, — представь, что будет, если я стану делать то, что хочу!

Мари моргнула и вдруг улыбнулась. Небо в её глазах по-прежнему излучало доверие.

— У тебя получится! Ты же Айрон Мен — Железный человек! И ты самый лучший! А я? Что должна делать я?

— Просто светись! — ответил я и поцеловал её.

Мир закружился вокруг и засверкал. Хрусталём люстр и канделябров, цветами на окнах, огнями в подсветке, полировкой белых роялей и скрипок, любовью в её сердце, и в моём. За шторами угасал мартовский день, а для меня всё только начиналось! И плевать что мне уже сорок! Мне только сорок! И я свободен. Я люблю. Я живу! В мире, где живёт радость!

Я окинула взглядом нашу легендарную квартиру — её было не узнать, ровные стены, светлые обои, чудесный интерьер в средиземноморском стиле, и бережно сохранённые изразцы на старинной печи, превращённой в камин, арочные окна с витражами, ни трещинки на потолке. Кто бы подумал, что можно наш старый дом превратить в дворец? Саша! Он придумал и сделал. Мой Саша может всё!

— Стрекоза, ты договорилась с Анной Ивановной насчёт цветов? — послышался голос из кухни.

Я отложила блузку в чемодан и побежала к любимому. Мой Мистер Совершенство стоял на лестнице из зимнего сада в одних спортивных штанах, прекрасный, загорелый, литой.

— Договорилась, — улыбнулась я, медленно поднимаясь к нему навстречу.

Как же он меня восхищает! Каждый день, каждое утро и мгновение! Я по-прежнему в него влюблена, и постоянно влюбляюсь всё больше…

Саша поцеловал мои пальцы один за одним, погладил на безымянном пальце обручальное кольцо и помолвочное, практически фамильный артефакт с затейливым гербом, о котором всегда мечтала Лиз, но который достался мне. Саша тоже просиял улыбкой.

— Так люблю, когда ты улыбаешься! — воскликнула я.