он устроил в их присутствии.

– Как вам здесь в движении? – спросил Барон у всех четырех сразу. – Есть жалобы?

– Все хорошо. Бывает, качает сильно, но этого же не избежать… – сказала Ольга за всех. – Мы очень благодарны вам, Барон.

– Топят достаточно?

Барон снова посмотрел на меня. И я снова встал.

– Это затруднительно, ваше превосходительство! Не хватает топлива.

– Но ведь это вы занимаетесь дровами.

– Так точно! Но в степи нет деревьев, а сухая трава быстро прогорает …

– Это все отговорки, – буркнул Унгерн. – Мы идем караванными путями, здесь везде полно верблюжьего и лошадиного навоза. Вся Азия топит кизяками. Или вы ручки испачкать боитесь, мичман?

Бреннер и Каракоев смотрели на меня с откровенной насмешкой, Лиховский и Царевны – с сочувствием.

– Никак нет, ваше превосходительство!

– Ну то-то же. Не мешало бы подбросить дровишек.

Я вышел. Большой радости от этих вечерних посиделок я не испытывал и видеть своих бывших товарищей совсем не жаждал; говорить с ними теперь мне было не о чем, но и оставлять их с моими Царевнами я тоже не собирался. Не дождутся.

Мой монгол-истопник сидел в пристройке, закутавшись в тулуп и прижавшись спиной к остывающей печи. Тут он и жил, другого пристанища в этом походе у него, как и у меня, не было.

– Давай-ка подбрось что там у нас осталось, – сказал я и прошел к вагону Государя.

Там на задней площадке сидел мой казак. Встал неловко, оберегая больную ногу.

– Живы, ваше благородие?

– Жив …

– И слава Богу! Благодарность вам моя по гроб жизни, ваше благородие …

– Отдыхай.

Я сел у печной топки, надвинул папаху на лицо и тут же заснул.

Декабрь 1918 года

Восточная Монголия

В день маленький отряд Сиднея Рейли проходил по восемьдесят верст. Сумасшедшая скорость достигалась тем, что шли на верблюдах. Рейли предпочел кораблей пустыни, зная, что в тех местах они имеют несомненное преимущество перед лошадьми. Бактриан способен нести всадника рысью со скоростью до десяти верст в час. При этом он почти не нуждается в еде и питье и защищен от холода длинной шерстью.

Отряд Рейли состоял всего из семи самураев. Ему предлагали на выбор казаков, бурят, команду опытных офицеров-кавалеристов и даже мадьярских гусар из австро-венгерских пленных, которые служили у Колчака. Но Рейли потребовал себе семерых японских офицеров. По его мнению, именно японцы – с их пониманием чести и долга, с их преданностью начальнику и самоотверженностью в службе – более всего подходили для бешеной гонки в заснеженных пустынях.

При непростых отношениях с японцами Колчаку пришлось обратиться к ним с просьбой. Союзники пошли навстречу Верховному правителю и командировали отборных офицеров. Японские кавалеристы восприняли пересадку с коней на верблюдов с самурайской невозмутимостью. Сам Рейли не мог ехать верхом после порки в контрразведке Унгерна, и для него соорудили волокуши. Он лежал на животе, волокуши тащили два верблюда с погонщиком – этот способ передвижения командира японцы тоже приняли как должное. Ночевали в снегу, замотавшись в попоны и привалившись к шерстяным бокам верблюдов.

Рейли гнало вперед неутолимое желание убить царя; оно сжигало его изнутри и питало в то же время. То, чего не сумели большевики, совершит он – величайший шпион всех времен и народов. В цареубийстве добудет он невиданную силу и возвысится до таких сфер и пределов, каких и вообразить пока не может. Влачась за верблюжьими хвостами, он чувствовал себя смертоносным снарядом, неотвратимо летящим в цель.

Из записок мичмана Анненкова

23 декабря 1918 года

Мы поднялись на холм. Впереди на серой рослой лошади Татьяна, за ней на гнедом монгольском жеребчике Анастасия, я – на низкорослой вороной лошадке. Поперек седла у меня болтались два мешка, набитых кизяками. Лошади Царевен бежали налегке.

Они помогали мне время от времени – Татьяна и Анастасия: гоняли со мной верхом, выковыривали из-под снега окаменевшие коровьи лепешки и лошадиные яблоки. Навоза под ногами хватало.

Ольга и Мария нашли себе другие занятия. Казаки и инородцы со своими болячками предпочитали обращаться к Ольге, хотя в отряде был врач. Мария коротала тоску дневных переходов с помощью вязальных спиц. Шерсть ей покупали в стойбищах монголов, и уже к концу первого месяца несколько наших кавалеристов удостоились чести носить варежки и шарфы, связанные ручками Царевны. Воспрянула духом моя Отма. Укатила от прошлых кошмаров в безмолвие и безбрежность.

Нечего и говорить, что, как только Царевны показывались из своего вагона, каждый – от последнего погонщика до франтоватого Лиховского – старался попасться им на глаза, погреться в сиянии их улыбок. Присутствие Царевен напоминало нам, что где-то еще есть просто жизнь и улыбаются женщины. Они убедили Барона не бросать отстающих на произвол судьбы: у местных монголов покупались лошади вместо павших.

Государь тоже время от времени покидал свой вагон и ехал верхом в компании Барона и офицеров. Все участники похода относились к нему с большим почтением и любовью, видя его простое обращение и всегдашнее дружелюбие.

…Вслед за Царевнами я погнал свою лошадку на гребень холма. Перед нами расстилалась песчаная равнина, покрытая крупными пятнами снега. Внизу послышались радостные крики, и мы увидели впереди сверкающие золотом крыши храмов. Все знали, что монастырь Хамарын-хийд близко, и все же он возник внезапно и висел в туманной дымке, как мираж. Царевны в восторге обнимали и целовали меня, не сходя с коней, в голове каравана Барон и Государь рассматривали мираж в бинокли.

Декабрь 1918 года

Восточная Монголия

К Рождеству, оставив позади тысячу верст, караван достиг монастыря Хамарын-хийд в самом сердце Гоби. Восемьдесят храмов, не считая жилых домов, и пять тысяч монахов, не считая торговцев и обывателей, – целый город, зажатый в долине между скалистых холмов. После безлюдных диких просторов он казался центром вселенной.

Слухи о движении каравана непостижимым образом опережали его, хотя в пустыне не было ни телеграфа, ни телефона, ни железной дороги, а только все те же лошади и верблюды.

Настоятель монастыря сердечно приветствовал Великого Белого Царя и Белого Бога Войны, но впустить караван отказался. К удивлению Анненкова, барон спорить не стал.

После недолгого обмена любезностями вышли из шатра, где велись переговоры, и тут настоятель увидел две развернутые полевые пушки с боевым расчетом. Барон кивнул артиллеристам. Снаряды, просвистев над крышами храмов, взорвались за монастырскими стенами. Это был скромный салют в его честь, сообщил барон настоятелю, но его артиллеристы могут устроить настоящий фейерверк. Настоятель понял и разрешил