войти в монастырь; попросил только отсрочки до следующего дня, чтобы подготовиться. И на одну ночь отряд разбил лагерь в поле.

Из записок мичмана Анненкова

23 декабря 1918 года

Не хотелось мне идти к Сестрам на вечерний чай. Опять сидеть в углу, выносить общество моих бывших товарищей – увольте. Конечно, они уже были там: из вагона слышались возгласы Лиховского, хохоток Каракоева и занудное бормотание Бреннера. Пусть скоротают вечерок без меня.

Я бродил по лагерю без цели от костра к костру.

– Ваше благородие, пожалуйте к нам!

Казаки уступили мне почетное место у огня и сразу сунули в руки железную кружку. В нос ударил пьяный сивушный дух. Барон разрешил сегодня всем выпить, и казаки уже разжились рисовой китайской водкой в лавчонках на окраине монастыря.

– Спасибо, братцы!

Меня любили в нашем маленьком народе – это без ложной скромности, – а вот Бреннера не очень.

В темноте замаячил женский силуэт – я тотчас узнал:

– Ольга Николавна!

Ольга вышла на свет. Казаки вскочили, засуетились, усадили ее рядом со мной. Тут же явилась ей на плечи бурка, хотя она была в полушубке и платке.

– Не изволите ли водочки? – робко предложил кто-то.

– Нет-нет, благодарю, – улыбнулась.

«Сбежала из вагона от зануды Бреннера», – мстительно подумал я.

– Вечер сегодня такой хороший … все радуются, – сказала она, улыбаясь казакам.

– Как не радоваться, Ваше Высочество! Отдых будет. Хоть под крышей какой-никакой поспать, – сказал кто-то.

Она смотрела на огонь и улыбалась. Ольга – сероглазый ангел, тихий, как море в штиль, когда мягкое сияние и гладь на поверхности, а под ней глубина – бездонная, таинственная.

– Как там наши? – спросил я.

– В карты режутся. А папа́ у себя.

– Наскучили вам карты?

Ольга только улыбнулась. Мы с ней оказались по одну сторону костра, казаки – по другую: лицами и голосами отступили от огня, деликатно оставили нас.

– Вы что-то редко к нам заходите последнее время.

– Мне кажется …

– Что?

– …Что никто особенно не обращает внимания на мое отсутствие.

– Неправда. Мы все это замечаем. И Настя тоже. Поговорите с ней.

– С той ссоры с Бреннером мы ни разу не оставались наедине, да она и не стремится к этому.

– Знаете, почему я ушла? Александр Иваныч бросил какую-то фразу вскользь относительно вас. И я подумала, что мы к вам ужасно несправедливы. Мы все …

Мне стоило труда не расплыться в счастливой улыбке.

– …мы все должны быть вам благодарны, но … никто не сказал вам спасибо.

Она нашла мою ладонь и пожала.

– Что бы ни было там у вас с мушкетерами, хочу, чтобы вы знали: я и сестры – мы все помним и любим вас …

Она встала.

– Доброй ночи! – сказала всем.

– Доброй ночи, Ваше Высочество! Доброй ночи, Ольга Николавна! – загалдели казаки.

Я еще глотнул водки и тоже ушел от костра. Не мог усидеть на месте – все во мне пело и подрагивало. В темноте поднялся на холм. Десятки огней, десятки палаток и юрт, глыбы верблюдов, темнеющие в снегу, табун лошадей – будто орда завоевателей вторглась в пустыню.

Бесконечно давно, в своем корабельном детстве, я видел себя героем, покоряющим дикие пространства, бьющимся с драконами, спасающим принцессу и погибающим за правое дело, – да, смерть героя тоже была частью мечты.

И вот я здесь. В далеком краю сплю под звездами. Спасенные Принцессы улыбаются мне. Я герой, я посредине мира. Не сбылась только смерть, но в наших обстоятельствах это дело поправимое. Слава Богу, есть за кого умереть. Только что нежное лицо Ольги сияло мне в отсветах костра, и в душе еще мерцали и теплились ее тихие слова.

23 декабря 1918 года

Восточная Монголия

Николай не спал. Куда ведет их судьба? Что будет с девочками? С одной стороны, эти его спасители преданы ему, с другой – нацелились на дочерей. При всей любви к офицерам, с которыми он прошел уже огонь и воду, Николай вовсе не видел их мужьями своих дочерей. А между тем Татьяна влюблена в Лиховского до сумасшествия. Слава богу, Ольга равнодушна к Бреннеру, а Маша откровенно издевается над Каракоевым. Но Настя без ума от Анненкова, а он волочится за всеми царскими дочерями, будто не может остановиться ни на одной.

Эти четверо выбили судьбу Романовых из намеченной колеи. Сейчас они жизнь отдадут за царя и царевен, но что они сделают, когда все, наконец, подойдет к счастливому финалу? Ведь для них счастливый финал – женитьба на царевнах. Что они сделают, когда в Лхасе Николай скажет им: «Спасибо, господа, вы столько сделали для нас, прощайте»? Что сделает Анненков? Он, при всей своей молодости и какой-то даже диковатой наивности, самый опасный из них. Он такой же прирожденный убийца, как и барон.

Николай встал на колени: нужно было отмолить всю эту дрянь, весь этот ворох недостойного мусора, который ему пришлось разворошить в душе.

…В своей палатке, укрывшись шинелью, спал генерал Унгерн. Сон его был глубок и спокоен, как и должно быть, когда человек в ладу с собой и с миром.

…Из вагона царевен вышли Каракоев, Лиховский и Бреннер.

– Как же хорошо, когда нет ни безумца барона, ни юродивого мичмана, – сказал Каракоев.

– Угу. Анненков просто бесит, когда сидит в углу, надувшись или ухмыляясь неизвестно чему, – сказал Бреннер.

Лиховский промолчал. Он давно оставил попытки защищать приятеля, который уже и приятелем ему не был.

А над лагерем, на скале, стоял Рейли со своими семью самураями. Свершилось! Он догнал царя и на рассвете уйдет дальше, вперед, чтобы подготовить их последнюю, решающую встречу.

24 декабря 1918 года

Восточная Монголия

Оставив казаков внизу, Анненков с топором за поясом забрался на скалу и оказался среди кривых кустиков – очень дальних родственников елки. Долго выбирал куст поровней. Срубил самый высокий, но и тот не доставал ему до подбородка. И все же это была удача – в пустыне можно было проехать десятки верст, не встретив не только деревца, но и пучка травы. А что за Рождество без елки?

Анненков сбросил казакам кустик, назначенный на главную роль в сегодняшнем празднике, но спускаться не торопился.

Сказочное море пенилось вокруг скалы: белые волны снега набегали на желтые волны песка, а на горизонте в дымке плыл монастырь, тяжелый и древний, как Ноев ковчег.

Вдали, среди желтых барханов у синих холмов, Анненков заметил всадника. Сначала подумал – монгол, но