ее настоящем появилась большая проблема. Наун не отпускал ее. Присылал слуг с просьбами о встрече, преследовал ее во дворце, писал пылкие письма, которые ломали едва установившуюся, вошедшую в новую колею жизнь. Кымлан стойко держалась, но внутри терзалась каждый день. Если бы не поддержка подруг, она бы, наверное, прибежала к нему по первому зову.

– У него еще хватает наглости просить тебя вернуться! – бушевала Сольдан, расхаживая по двору отцовского дома.

– Выбирай выражения, ты говоришь о принце, – предостерегла ее Акин, которая, как ни странно, быстрее всех привыкла к когурёским обычаям. – За это могут и казнить.

– Она права, Сольдан, – поддержала ее Юнлэ. – Мы не в Сумо, не забывай.

– Это не меняет сути дела, – упрямо заявила та. – Надеюсь, ты не собираешься идти у него на поводу? – обратилась она к Кымлан, которая молча сидела на краю деревянной террасы и смотрела в темнеющее небо.

– Конечно нет, – помедлив, ответила она.

– Надеюсь на это, – мрачно проронила Акин. – Принцесса Ансоль рассказывала, что его жена не простая девушка, к тому же ее брат – министр и ближайший сторонник принца. Она не станет молча смотреть, как у нее отбирают мужа и власть.

– Думаешь, она может что-то сделать Кымлан? – обеспокоенно спросила Юнлэ.

– Не исключено.

– Кымлан, умоляю, не встречайся с принцем! Вдруг ты пострадаешь? Что нам тогда делать? – Сольдан кинулась к подруге и присела возле нее на корточки, с мольбой заглядывая в глаза.

Кымлан и сама много думала об этом. Она не боялась принцессы Тами, но понимала, как опасны для нее и девочек преследования принца. Он ставил под угрозу не только свое положение, но и их жизни.

Принцесса Ансоль вновь собралась выйти в город, чтобы раздать зерно, и подруги обдумывали, как усилить ее охрану. Помимо них четверых, они решили взять с собой отряд стражников, которые должны были контролировать наплыв народа, чтобы голодные люди ненароком не навредили принцессе.

Выходя из ее покоев, Кымлан столкнулась лицом к лицу с Науном. Девочки ощетинились, а Сольдан, казалось, даже тихо зарычала от негодования. Но принц сказал, что хочет поговорить о безопасности Ансоль, и Кымлан, немного поколебавшись, согласилась его выслушать.

Комната Науна была такой же, что и раньше, и буквально дышала воспоминаниями. Распахнутое окно, сквозь которое доносился тихий стрекот цикад, воскресило в ее душе ту ночь, когда она впервые пришла сюда после неуклюжего признания принца. Постель, на которой они оба забывали о разделяющих их социальных преградах. Круглый стол, где они пили вино и мечтали о будущем, которого, как выяснилось, у них никогда не было.

Кымлан чувствовала, что не стоило приходить сюда, что она совершает ошибку, но желание хоть на миг вернуться в те времена, когда ничто не омрачало их любовь, оказалось сильнее. Моменты, которые связывали их раньше, были дороги сердцу. Бесценны. И она осознала, что скучала по ним больше, чем по самому Науну. Ей хотелось забыть все случившееся, вернуться в то время, когда они оба были детьми, а тяжесть взрослых решений не давила на плечи. Поэтому, когда принц обнял ее и признался ей в любви, она бросилась в омут с головой, забыв обо всем на свете. Ей хотелось выпить остатки этой любви до капли.

Однако прикосновения Науна больше не вызывали в ней трепета и восторга, будто это был вовсе не он, а посторонний мужчина. Лежа с ним в постели, она, как никогда ясно, осознала, что он стал чужим для нее. Чистая, светлая любовь была выжжена его предательством и испытаниями, которые превратили ее в совершенно другого человека. Кымлан переросла эти чувства. Она больше не любила его и убегала из его спальни, сожалея о том, что беззаботное прошлое навсегда осталось в полутемной спальне вместе с принцем Науном.

Накануне отъезда она пришла к Дереву рода попросить предков о помощи. Огромный раскидистый дуб уже отцветал, и пушистые сережки опадали с ветвей, украшая могучие корни мягким зеленым ковром.

Кымлан повязала три алые ленты – за отца, за Когурё и за себя. Прижавшись лбом к шершавой коре, она впитывала мощь древнего Дерева и молилась. Молилась о победе, о близких людях, остававшихся в Куннэ, и о тех, кто собирался идти на войну. Молилась о том, чтобы жизнь победила смерть, и все, кого она любила, остались рядом.

Громкий треск переломившейся ветки напугал ее, заставив отшатнуться от огромного ствола. Самый толстый сук, на котором висели только что повязанные ленты, надломился, обнажая нежное, светлое нутро.

Сердце Кымлан заколотилось в груди. Ей стало больно и страшно от этого зловещего предзнаменования. И впервые возникла мысль остаться.

Может быть, Дерево предупреждало ее об опасности? Что ждет ее на войне? И сумеет ли она вернуться домой?

* * *

Прохладный ветер шевелил черные верхушки деревьев и волновал огонь в железных чашах возле шатров.

Военный лагерь спал.

Кымлан поглаживала Исуга по черному боку, думая о том, как же хорошо, что он не человек. Он не знал, что они едут в крепость, чтобы схватить его бывшего хозяина, которому он верно служил много лет.

Мысли вновь понесли ее к тому моменту, когда Мунно отпустил ее и отдал своего коня. Зачем он это сделал? Почему не убил, зная, как опасно оставлять ее в живых?

Каким же человеком на самом деле был сын вождя Сумо?

Кымлан не могла принять его поступка и невольно искала всему этому объяснение. Может, все не так однозначно, как кажется? Это не могло быть просто алчным желанием захватить территории. Нет, она не могла ошибиться в Мунно – здесь наверняка крылось что-то еще. Она должна это выяснить. Услышать объяснения лично от него, а уже потом решить, стоит ли принять его оправдания и оставить в голове образ благородного человека, который рисковал жизнью ради нее, или навсегда возненавидеть как врага Когурё.

В одном она была твердо уверена: крепость нужно вернуть, а Мунно – схватить. И какие бы оправдания она для него не искала, ее сердце не покидали негодование, злость и чувство обманутых ожиданий.

Войско Когурё остановилось в нескольких ли[11] от Хогёна. Чильсук отправил конный отряд осмотреть местность и определить потенциальные пути снабжения мохэсцев. Кымлан очень хотела сражаться, но, поскольку отец взял с нее обещание не штурмовать крепость, напросилась в этот отряд. Он разрешил, полагая, что это было относительно безопасно. Командир отряда, Манчун, косо посмотрел на девушку, присоединившуюся к ним, но ничего не сказал, потому что она была дочерью командующего.

Всадники проезжали маленькие деревни, почти разоренные