Она почувствовала, как в душе у нее все сжалось. Опасность, страшная опасность надвигалась на нее саму и на всю семью Таваци, Хетта ощущала это всем своим естеством. Как и положено матери, охранительнице, она страшилась этой неизвестной опасности. Но имелась еще одна ипостась Хетты — отчаянная, склонная к авантюрам. И вот эта ипостась жадно тянулась к Морану и заранее ликовала.

— Что ты затеваешь, Джурич Моран?

— Сперва ответь мне, Хетта Таваци, ответь мне честно и искренне, как если бы я был ближайшим твоим кровным родственником, — что бы ты отдала за то, чтобы ничего этого не случилось?

Он был очень серьезен. Его глаза пылали зеленым огнем — так ярко, казалось, они не горели еще никогда. Он весь дрожал от возбуждения, плечи его тряслись, руки беспокойно бегали по подолу рубахи и цеплялись за пояс.

И в третий раз Моран повторил свой вопрос:

— С чем бы ты согласилась расстаться навсегда, Хетта Таваци?

Теперь она застыла на краю пропасти. Сладостной пропасти, откуда можно выйти живым и преображенным, но где можно и сгинуть навеки, истлеть и превратиться в сладость.

Десятки нитей Моран вложил в ее руки. Она ощущала их натяжение. Они подрагивали, как вожжи, удерживающие горячих коней. Нити чужих жизней, которыми сейчас она могла распорядиться по собственному усмотрению.

Хетта закрыла глаза, чтобы полнее воспринимать происходящее. Сияние заливало мир, и безумный снег хлопьями сыпался на землю.

И когда Хетта Таваци подняла ресницы, первым, что она увидела, были зеленые огни с россыпью золотых точек — глаза Джурича Морана. Он жадно всматривался в ее лицо.

— Ты согласна? — прошептал он.

— Ох, Моран!.. — Она вскинула руки и обхватила его за шею. — Моран! Джурич Моран! Ох, Моран!..

Уткнувшись лицом ему в грудь, Хетта заплакала, и безопасно, тихо, окутанная нежностью погрузилась в ту самую пропасть, о которой только что с таким ужасом грезила.

* * *

— Этот гобелен, — сказал Джурич Моран, — не должен быть выставлен на всеобщее обозрение. Он заключает в себе великую тайну семьи Таваци. И вы запомните только это — но запомните накрепко. Что до остального, то это напрочь выветрится из ваших голов. Сейчас вы все еще отдаете себе отчет в том, какие события происходили в вашей семье и в Гоэбихоне на самом деле. Вам известно, что бедняжка Иман, дочь Хетты Таваци, родила ублюдка по имени Номун; что ублюдок этот вместе со своей безумной матерью погубил многих сограждан, в том числе и Готоба, второго сына Энела Таваци; что Хетта Таваци в конце концов поднесла своей дочери отраву и тем самым попыталась избежать большего позора. Все это вам известно.

Он медленно обвел глазами собравшихся.

Все Таваци были здесь, и снова в доме стояли длинные столы с яствами, только теперь на месте смертной кроватки лежал свернутый в трубку гобелен. Моран возвышался прямо над ним, расставив ноги, — у левой ноги блюдо с жареной свининой, у правой ноги блюдо с хлебными лепешками.

Одни Таваци вздрогнули раньше — когда Моран упомянул о предательстве Номуна и его матери; другие позднее — когда речь зашла о том, что Хетта убила собственную дочь. Один только Энел Таваци сохранял полное равнодушие и просто ждал, пока завершится церемония.

— А теперь я покажу вам мою новую работу! — сказал Моран. — Клянусь всеми моими кишками, она стоит того, чтобы на нее посмотреть!

Он наклонился над гобеленом и свистнул сквозь зубы:

— Энел Таваци, помоги мне.

Вдвоем они развернули тканую картину и повернули ее к присутствующим, чтобы все могли полюбоваться. Гобелен изображал знакомый всем пейзаж — реку Маргэн и город Гоэбихон с его башнями и стенами. А на реке пылали корабли с разрисованными бортами и треугольными красными парусами. Десятки пиратов, охваченных пламенем, корчились на палубах, и среди них можно было различить фигурку молодого человека с лицом, закутанным в вуаль. Он воздевал руки к небу в тщетной мольбе о снисхождении, а огонь плясал на его голове и бежал по его одежде.

— Сейчас вы еще помните, что ничего этого не было, — сказал Моран. — Но скоро все изменится. Скоро бывшее станет небывшим. И только одно сохранится в неприкосновенности: гобелен. Вы должны беречь гобелен, вы должны прятать его и вы ни в коем случае не должны ничего в нем изменять.

Он помолчал, надеясь, что за время этой паузы каждое его слово надежно впитается в память слушателей. Затем положил гобелен на стол и спрыгнул на пол. Вслед за ним спустился и Энел Таваци.

Хетта подошла к своему бывшему ученику.

— Что все это значит? — спросила она тихо.

— Ты же с самого начала моей речи была здесь и все слышала, — ответил он, подняв бровь и рассматривая ее удивленно, как будто видел в первый раз. — Кажется, я выразился довольно внятно.

— Помнится, еще недавно ты заклинал меня никому не рассказывать о моем преступлении, — прошептала она, — и сам же при всех разгласил тайну.

— Через несколько часов это не будет иметь никакого значения. Мой гобелен отменяет все трагедии, — Моран сделал энергичный жест, как будто зачеркивал нечто. — Впрочем, я еще не вполне понял, что именно он отменяет. Многие детали неясны даже мне самому, хоть я и творец этой великолепной, мощной вещи. Но некоторые базовые позиции определены уже сейчас. Например, Гоэбихон точно не будет взят и разграблен, а женщины, соответственно, не будут изнасилованы. Пиратские корабли и вместе с ними Номун-ублюдок бесславно сгорят. Точнее, сгорели. Если я не ошибся в расчетах, то в самое ближайшее время вы все осознаете и убедитесь на собственном опыте в том, что именно так все и происходило.

— Это обман? Иллюзия? — настойчиво допытывалась Хетта.

— Нет, просто… Как бы это выразить поделикатнее, чтобы ты сразу в обморок не хлопнулась? — Он задумался на миг, а потом махнул рукой и сказал прямо: — Просто другое прошлое. Ничего особенного. Правда, проделывать такие штуки строжайше запрещено, и если Мастера в Калимегдане узнают, то… то я… то мне… — Он криво улыбнулся. — Да кто им расскажет-то? Никто! Вы ведь все равно ничего не вспомните.

— А вдруг ты ошибся? — Хетта Таваци сверлила Морана взглядом. — Если твое вмешательство окажется губительным?

— Ты не любишь сюрпризов? — Моран обиженно надул губы: — Отойди от меня, коварная женщина. Меня удручает твое неверие в мои способности. Я желаю вкушать плоды моего триумфа. Я желаю есть, пить и веселиться!

С этим он уселся за стол, и остальные последовали его примеру.

Когда пиршество было закончено, гости разошлись, гобелен убрали в сундук, и стол разобрали. Слугам было приказано работать всю ночь, чтобы к утру в доме не осталось и следа от вчерашнего беспорядка. «Потом можете выспаться и даже взять выходной день», — добавил Джурич Моран, завершая речь, обращенную к служанкам. Те ожидали подтверждения от господина Таваци, а господин Таваци пробурчал: «Делайте, как вам сказано» и ушел к себе.