А там бегут строки биржевых новостей, идут дожди и движутся циклоны, рекламируются салфетки и автомобили, геи и африканцы борются за свои права, проповедники всех мастей проповедуют все виды добродетелей, суля счастье и смысл жизни, и лица белые, желтые и черные в обязательном порядке сменяют друг друга в многообразии оптимизма, и кто-то толстый, а кто-то уже старый, и все слились в озабоченном экстазе предстоящего дня.

И ты вспоминаешь о своей второсортности, чтобы уже не забывать о ней до вечера. Ты белый, ты мужчина, ты христианин, ты молод и здоров, у тебя спортивная фигура и хороший диплом. Ты не гей, не безработный, не с ограниченными возможностями. Но сам себе ты говоришь: я не пидарас, не инвалид, не негр, не паразит, не идиот — я мерзкая расистская фашистская свинья. Как мне жить с такими данными? Или проще удавиться?

Я хочу быть политкорректным. Я уважаю политкорректность, я люблю ее! А внутри меня доктор Джекилл бьет морду мистеру Хайду и вопит, что политкорректность — это ложь, изрекаемая бандитами, и когда она уйдет в прошлое — у нее не будет другой истории, кроме кровавой истории убийств. Я достаточно образован, чтобы знать название этой болезни: у меня шизофрения.

Я объяснял это психоаналитику. Психоаналитик — это исповедник в камуфляже, живущий с прибыли. Не могу я лежать на кушетке перед незнакомым человеком, что за фигня! Он объяснил, что дважды два четыре (а не ходи к жуликам, раз сильно умный). Нельзя давить внутренние порывы — это ведет к депрессии, снижению иммунитета и всем болезням. Надо просто любить не только себя, но и всех несчастных, которым повезло в жизни меньше, чем тебе. Ты сильный? Так Господь дал тебе силу, чтобы помочь слабым.

Доктор, но эти слабые уже высосали из меня все соки! Я и так живу с комплексом вины перед всеми слабыми! Я что же — виноват, что я не урод и не идиот?

Вот что я вам скажу про врачей: в гробу они видали вас и ваши проблемы. Тело они вылечить могут — а душа у самих чистый сюрреализм.

Почему я не африканец? Не араб, не хромой, не дебил, не лесбиянка? Как счастливо мне бы жилось! Да я бы всех в гробу видал! Я бы все от всех требовал, на всех орал, швырял кирпичи в полицию, из глотки вырывал бы у них свое пособие и ходил на митинги и парады за свои права. И пусть бы мне только посмели чего-нибудь не дать!

При встрече с африканцем, или азиатом, или колясочником, или явным геем — я чувствую, как у меня делаются собачьи глаза. Во мне вдруг появляется слащавая фальшь. Я делаюсь излишне вежлив, излишне дружелюбен, излишне благодарен, я аж из кожи вон лезу, чтобы всем своим существом искренне доказать, как хорошо я к нему отношусь. А ведь они это чувствуют! Я чувствую, что они это чувствуют. И в глубине души нас за это ненавидят. За наше лицемерие, в котором мы убедили самих себя. Себя мы убедили — а их не проведешь, нет!

И вот про них я вам тоже скажу. Они страшно нам благодарны за все хорошее, страшно нас любят. Ага. Си-чазз. Они раздражены на жизнь, что она их обделила. И это раздражение, переходящее в ненависть, они вымещают на нас. Они нас ненавидят. За то, что мы жертвуем чем-то своим ради них. За то добро, которым они нам обязаны. А человек ненавидит быть обязанным — особенно если не может отплатить равным.

Если человек не в силах отплатить за добро добром — он отплатит за добро злом. Так он устроен. Такие дела, парень. Потому что человек не может быть равнодушным к тем, от кого зависит его жизнь. Он может или любить их — или ненавидеть. Вот меньшинство и любит. А большинство ненавидит.

Почему? Потому что они сами бы хотели быть сильными. И чтобы ты зависел от них, а не наоборот.

И вот это меня убивает. Я готов, я рад делать им всем, обделенным, добро — и знаю, что в результате большинство из них возненавидит меня. И будет презирать меня за то, что свою классную жизнь я, мудак, трачу на них и еще жду благодарности. Я могу не ждать. Не нужна мне благодарность! Но они-то так думают.

Вот что меня убивает, размалывает. Я делаю добро — а умножаю в мире зло. Человек в гордыне своей решил исправить несовершенство Господа своего — и творить добро вместо Него по своему разумению. И будет ему за это кара! А не мни себя умнее Создателя и милосерднее Его. Если создал он людей разными — не меняй их местами по своему разумению.

Короче, мне наш мир не нравится. Вернее, его устройство. Вернее, его идеология. Вернее, наша идеология. Вернее — не моя, а идеология нашего общества. Она кривая, увечная, извращенная.

…Боже мой, вот как с этими мыслями вести машину, идти на работу, разговаривать с коллегами, возвращаться к семье. Достали они все меня своей простотой. Уроды.

И это все — благополучная, можно сказать удавшаяся и даже счастливая жизнь.

Вы мне не Бог, уроды! И душе моей не хозяева! Вы посмотрите, что уже кругом делается!

Страшная, шокирующая информация поступила от Билла Сайкса, репортера газеты «Коммунист Сан-Франциско».

— Я не могу поверить, что власти какого-то штата, живые люди, какими бы они ни были жестокими фанатиками и пещерными радикалами, способны на такое зверство, — сказал он, потрясенный. В настоящее время Билл лечится от депрессии и нервного истощения.

Итак, проводя отпуск на маленькой арендованной яхте со своим супругом, сорокалетним программистом Лесли Адамсом, они был захвачены тайфуном. Бортовая аппаратура вышла из строя, а телефон Билл выронил в воду, Лесли же к своему телефону забыл зарядку. По этой причине они, беспечные дети цифровой эпохи, не смогли принять штормовое предупреждение. Портовый контроль Сан-Франциско уже под следствием за халатность при выпуске маломерных частных судов в океанскую акваторию.

Яхта (фирмы «Джипси-Мот-Глобал», водоизмещение 12,5 тонн, стоимость 4 млн долл) была унесена тайфуном и океанскими течениями в сторону от судоходных трасс, и на четырнадцатые сутки они увидели на горизонте землю.

Наши путешественники, открыв по случаю счастливого окончания скитаний припасенную бутылочку шампанского, двинулись вдоль покрытого зеленью побережья. Увидев селение, они бросили якорь в двухстах футах от берега и надули резиновую лодку.

Пухлая оранжевая подкова с шорохом вползла на песок. Несколько местных жителей, босиком переступая по горячему песку, настороженно смотрели издали. Все это были худые загорелые старики в выцветших лохмотьях.

Отсутствие гостеприимства удивило Билла и Лесли. Пришлось перекрикиваться через изрядное расстояние. Жители отвечали по-английски с каким-то смешанным американским выговором.

Это оказался остров Мауи. Их унесло на Гаваи.

Жители спросили, нет ли с ними женщин. Узнав, что нет, они успокоились и даже повеселели. И пригласили путешественников отдохнуть в тени. Однако не повели в свои дома (вернее сказать, хижины), а предложили посидеть в тени деревьев. Хотя принесли для них два раскладных шезлонга; ткань между алюминиевых трубок сильно выцвела и вытерлась.