Король сидел во главе стола – в кресле с высокой спинкой, на котором прежде сидел Искра. На столе стояло вездесущее блюдо со сливами, а рядом лежали бумаги.

– Матьяш, если ты не делаешь то, что должен делать сюзерен, – не защищаешь меня, то я отказываюсь от своей вассальной клятвы. Забери пожалованные тобой земли Амлаш и Фэгэраш, – говорил Влад, – а задерживать меня ты не вправе.

– Я удивлён, – отвечал король. – Ты так торопишься уйти с моей службы, кузен. Ты с лёгкостью возвращаешь земли, которых несколько лет назад упорно добивался. Отчего вдруг?

– Всё верно, я тороплюсь. Я боюсь опоздать на войну.

– Тебе не дороги Амлаш и Фэгэраш?

– Дороги, но моя отчина мне дороже.

Король или прикидывался, или на самом деле недоумевал:

– И всё же я не понимаю.

– Кузен, чего ты от меня хочешь? – спросил Влад.

– Чтобы ты одумался.

– А если не одумаюсь? Ведь это моё право. Разве я не могу уйти с твоей службы, если ты нарушишь обязательства как сюзерен?

– Я не нарушал их, – твёрдо произнёс Матьяш. – Я ведь шёл к тебе на помощь со своим войском. Поэтому ты, если откажешься от своей клятвы, подлежишь наказанию.

– Ты утверждаешь, что виноват я? – удивился Влад.

– Ты объединился с моим врагом Штефаном. Ты предал меня.

– Я не предавал тебя. А со Штефаном я объединился, чтобы бить турок, которых не хочешь бить ты, кузен, – в который раз отвечал Влад. – Если же ты боишься, что турок победит кто-то другой, а не ты, выступай в поход! Мы со Штефаном будем только рады.

– Ты насмехаешься надо мной?! Ты заключил союз с моим врагом, а теперь делаешь вид, что в этом нет ничего преступного, – Матьяш протянул руку и взял со стола некий лист. – А помнишь письмо, которое ты прислал зимой? Общее количество убитых турок, указанное с точностью, которую никак нельзя проверить.

Очевидно, король не поленился извлечь письмо из архива, чтобы теперь потрясать этой бумагой:

– Теперь я понял, что это издёвка. Этим письмом ты хотел сказать: «Лишь тот, кто участвовал в походе, знает, правдив ли отчёт. А тот, кто не участвовал, вынужден верить всему на слово». Ведь так?

Влад молчал. Да, Раду Фарма боялся не зря. Устами старого письмоводителя Господь предупреждал ещё тогда: «Зачем дерзить? Дерзость рано или поздно принесёт горькие плоды».

– Ты всё время дерзишь мне, кузен, – король покинул кресло и теперь прохаживался около стола. – Я объяснял это твоим дурным воспитанием. А ты, видно, решил испытать моё терпение? Теперь ты знаешь его пределы, потому что я больше терпеть не намерен.

– Если я так неприятен тебе, кузен, не удерживай меня.

– Я не могу отпустить тебя.

– Скорее уж не хочешь.

Поведение Матьяша становилось всё более странным. Казалось, он упорно не желает слушать, поэтому задаёт одни и те же вопросы:

– Назови мне истинную причину твоего недовольства.

– Кузен, я называл её не раз.

– Значит, мне остаётся лишь поверить тому, что о тебе доносят.

– О моих делах в Молдавии?

– Нет, я говорю о другом. О твоих делах с султаном.

– О моей войне с султаном?

– Нет, – Его Величество выждал немного, чтобы следующая фраза прозвучала выразительнее, – о твоих переговорах с ним. Мне донесли, что ты просишь султана о мире.

Влад рассмеялся:

– О мире с султаном? Вот это новость! Кузен, ты всерьёз? А для чего же я тогда объединился со Штефаном? Тот, кто доносит тебе о моих мнимых переговорах с султаном, бессовестно лжёт.

Матьяш сделал знак, и люди Яна Искры придвинулись к Владу плотнее:

– Совет города Брашова не раз предупреждал меня, что союз с тобой не приведёт ни к чему хорошему…

– А! Ну, конечно! Уважаемые брашовяне! Значит, без них не обошлось и в этот раз! – воскликнул Влад. – Кузен, ты так не хочешь, чтобы я объединился со Штефаном, что готов поверить в глупые наветы?

Вместо ответа Матьяш сделал ещё один знак. Влада схватили под локти. Вырываться казалось бесполезно – всё равно не сбежишь. На поясе болтались пустые ножны, потому что меч пришлось отдать ещё перед входом в замок. Верных людей рядом тоже не было, потому что, отправляясь вместе с Искрой к королю, Влад отпустил и Войко, и охрану, сказав, чтоб отправлялись лучше к войску, и те послушались, понимая, что помочь своему господину уже ничем не могут.

И всё же у Влада оставалась возможность ударить напоследок – но только не рукой, а словесно, и он не удержался, обронил язвительное словцо:

– Хорошо ты это придумал, Матьяш, с моим мнимым предательством. Твой отец моему отцу отрубил голову. Значит, тебе меня предать смерти сам Бог велел!

– Сами видите, он полон ненависти и судит обо мне по своим меркам, – проговорил король, – но я вовсе не собираюсь его казнить.

Судебного разбирательства не было. Влада отвезли в венгерскую столицу, где держали некоторое время как почётного пленника, в то время как Матьяш рассказывал всем о том, как оказался предан своим вассалом.

В столице Влад узнал о себе много нового. Он никогда не думал, что считается таким отъявленным злодеем, который за своё шестилетнее правление переказнил аж сорок тысяч человек. Слушая все эти небылицы, пленник вспоминал слова из псалма: «Спаси меня, Господи, от человека лукавого и от всех неправедных избавь меня, потому что они замыслили недоброе в сердце, весь день готовились, изострили языки свои, как мечи к битве, и стали те языки, как у змей. Яд аспидов под устами у них». Самому же Владу говорить не давали.

Затем его отправили в Вышеград и посадили в Соломонову башню, где Влада радовало только одно – что не пришлось воевать со своим братом Раду: «Мой отец говорил, что братья должны жить в мире друг с другом, и я не нарушил этот наказ».

* * *

Утта стояла на пристани и махала рукой отплывающему кораблику. Дочка трактирщика знала, что молодой флорентиец уже никогда не вернётся, и всё же она улыбалась. А что же ей следовало делать? Плакать? Так уж устроены эти постояльцы – приезжают, а затем уезжают – и ничего тут не поделаешь.

Джулиано, стоя на корме кораблика, тоже махал и тоже улыбался. «Может, когда-нибудь всё-таки вернусь, – думал юноша. – Хотя вряд ли тут по мне особенно станут скучать. Утта найдёт себе какого-нибудь другого воздыхателя, который будет у неё на побегушках. А может, она замуж выйдет. Зачем я ей?»

Однако ученик придворного живописца не мог пожаловаться на то, что плохо провёл последнюю неделю. Он был весьма благодарен Утте за всё и потому не уходил с кормы, пока пристань и стоявшая там красавица совсем не скрылись из виду.

К тому же на пристани стоял ещё кое-кто. Это был дурачок Андраш, который, размахивая рукой, аж подпрыгивал от усердия и был очень забавен, а Утта не видела Андраша и думала, что прощальная улыбка Джулиано предназначена только ей.