– А чего тогда не сказал?

– Думал, мне показалось…

Андрей ощутил, как струйка пота стекает со лба на ресницы. Нервы разгулялись, – подумал, а вслух сказал:

– Так и заблудиться недолго… Чертов юродивый напаял меня с картой!

– Значит, теперь будем звать тебя не Кутасовым, а Сусаниным… – съязвила Агриппина.

– …Если выберемся, – высказал Виктор общую мысль и со злостью добавил, – в чём я не уверен!

Вариантов не было. Вернулись к предыдущей развилке и снова на свой страх и риск двинулись другой дорогой, хотя никто из них не был уверен в правильности подобной стратегии.

Усталость всё сильнее давала о себе знать, тащились еле-еле, – и вдруг ее груз сделался легче пёрышка. Обводя жёлтым лучом пространство впереди, Андрей наконец увидел в освещённом пятне красный кирпич; ярко-красный кирпич, которым был облицован начальный тоннель. И скоро они уже шагали по ирригационной траншее, чавкая сапогами в грязной жиже. Темнота медленно редела, превращаясь в полумрак, и свет в конце тоннеля был солнечным, пускай рассеянным, пускай отражённым, тусклым – но солнечным. Вскоре Андрей погасил свой фонарь. То же самое с облегчением сделали остальные.

По очереди выбрались из железобетонного колодца. Агриппину так вообще подхватили под мышки и поставили на ноги. Виктор сразу нацепил свои тёмные очки в пол-лица – как будто в лесу его кто-то мог увидеть. И, половины лица недосчитавшись, искатели приключений добрались до ближайшей скамейки и плюхнулись на нее, наслаждаясь отдыхом.

– Не расстраивайся ты так! – сказала Агриппина, глядя на мрачное лицо Андрея. – Ну, не нашли мы то место – и что?.. Зато столько переживаний и впечатлений! Одни скелеты в клетке чего стоят… БррН Жуть такая!.. Меня до сих пор еще трясет… – она достала из кармана куртки пачку сигарет, и когда прикуривала от зажигалки, ее рука заметно дрожала.

– Да я особо и не расстраиваюсь… – отозвался Андрей. – Но надо что-то делать – конкуренты наступают на пятки. А если карта врёт, стало быть, мы опять вернулись в отправную точку…

– Но входы-то налицо, – возразил Виктор.

– Получается, Гришина карта врёт выборочно, и выборочно правдива… – после паузы заговорил Андрей, как бы размышляя вслух. – Только вот какова мера тому и другому – непонятно. – Он провел руками по волосами и встряхнулся, словно отбрасывая прочь тяжелые мысли. Потом оглядел лица друзей. – Ну что, передохнули? Встаем?

Шли молча, сказывалась усталость. Андрей шагал с отрешенным видом, засунув большие пальцы рук в карманы своих рабочих брезентовых брюк. Скоро оказались на берегу Колпанки и, прежде чем двинуться дальше, постояли несколько минут, глядя на полосы ряби, бегущие по воде, на уток, окружённых подросшими за лето утятами, на зелёные ленточки водорослей, колышимых течением. Прогрохотала по мосту невидимая электричка – судя по звуку, нарастающему с юга на север, она выехала из Гатчины и направлялась в Санкт-Петербург.

– Пойдём? – Агриппина коснулась руки Андрея и посмотрела на него ласково-ласково, так, что у него от этого взгляда сжалось сердце и захотелось сказать ей много дивных слов, нежных, танцующих, огненных.

– Я тебя люблю…

Их губы нашли друг друга, точно ненароком. Поцелуй получился долгим, и душа замирала у каждого, и не было их по отдельности: каждый – лишь отдельное тело, а душа – одна на двоих.

Виктор исчез из поля зрения. И прохожие у мостика исчезли, и деревья исчезли, истаяли, и не было никого вокруг них, пока не расстались уста его с её устами.

Проговорили до позднего вечера. Целовались-миловались, любили друг друга, не замечая времени. И снова говорили, поминутно отвлекаясь на поцелуи, копили внутри огненную нежность, выжидали… и снова сливались в единое целое их тела.

Опять разговаривали, было уже глубоко за полночь. Дождик за окнами моросил, нескончаемый. На окнах капли его – детские слёзки; скользнёт слезинка по стеклу, да и остановится: будто выжидает чего-то… И впрямь выжидала – вот и дождалась! Такая же маленькая, на слезинку похожая, покатилась по стеклу другая капля, оставляя за собою незаметную чёрточку – и кому кроме Андрея придёт в голову сравнить след её, этот почти невидимый шлейф, с пылающим хвостом кометы, несущейся в космических мирах, проницающей пространство! А капля покатилась и катится, пока не настигнет первую – и они соединились, слились. И новая эта капля уже не похожа на детскую слезинку. О нет! Перед нами слеза взрослой женщины – сорвавшись с ресниц, она катится по оконному стеклу и, наконец, отрывается, срывается вниз, чтобы разбиться о карниз…

Андрей повторяет про себя: «Срывается вниз, разбиться о карниз», – выходит в рифму. Он сидит на подоконнике в домашнем халате, Агриппина уже, кажется, заснула – он слышит её ровное дыхание, в этот звук поминутно вплетается её сонное сопение.

«Милая», – шепчет Андрей, и прилив нежности накрывает его – он не понимает, откуда берётся нежность эта – мягкая как пух, сильная, как торнадо. Её много, поток её неисчерпаем. Он подходит к дивану, на котором спит его любимая. Садится в изножье и начинает целовать ступни её ног – надо же, они такие маленькие! Он целует её пяточки, щиколотки, а потом – каждый пальчик, каждый ноготок…

Нежность неиссякаема, но теперь Андрей различает в ней привкус тревоги, предчувствие печали. Он старается не думать об этом, отогнать от себя тягостные предчувствия, но загодя знает: если тревога устоится, не исчезнет, как налетевший порывом ветер, а застолбит себе в сердце отдельную клеточку, то…

Мы связаны друг с другом солнечными нитями, у нас душа одна на двоих, и это не просто метафора. Если предчувствие, этот спазм душевный – не следствие дурацкой мнительности моей, а нечто более серьёзное, то следует прислушаться, – думал Андрей, – моя рыжая девочка, сколько неизъяснимой нежности ты пробуждаешь во мне! Но зачем её тихий фейерверк перевит гирляндами слёз о завтрашнем дне? Зачем – к месту и не к месту – я ловлю себя на очередной попытке надышаться перед смертью? Отчего нежности сопутствует грусть, откуда берётся чувство тоскливое, похожее на звук зимнего ветра в печной трубе?

Андрей окинул мысленным взором свою теперешнюю жизнь. Да, его представления о мире сильно изменились за эти несколько недель. Отношение к мистической стороне событий, которую раньше он считал выдумкой шарлатанов, болванящих доверчивого обывателя, не могло остаться прежним – столкнувшись с необычными реалиями, Андрей волей-неволей скорректировал свою картину мира. Личный опыт – штука упрямая, против него при всём желании не попрёшь.

Убаюканный монотонными клавикордами дождя, Андрей, наконец, уснул. Во сне они с Агриппиной обрывают на лугу ромашки, плетут венки друг для друга – поскольку венок, сплетённый и надетый любимым – сильнейший оберег, никакое зло не коснётся того, кто его носит! Стороною обойдут таких мужчину и женщину ненависть людская и зависть.

Они любят друг друга. Они надевают друг другу венки, их кто-то ждёт на опушке леса, надо спешить туда. Они приближаются к опушке, и видят Гришу юродивого, он уводит их под сень дубов, сирени и ясеней, и Андрей понимает, что они не где-нибудь, а в Сильвии. Андрей хочет выяснить у Гриши, почему его карта временами фальшивит, и как это исправить. Он убыстряет шаг, потом переходит на бег – но ему не удаётся приблизиться к Грише ни на сантиметр.