Энрике снова забарабанил по льду, пытаясь привлечь внимание Северина. Нет! Не делай этого.

Лайла заговорила срывающимся голосом:

– Пожалуйста, Северин… пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты сыграл. Я умираю…

– Я знаю, – сказал он, обрывая ее.

Льда в его голосе хватило бы на то, чтобы заморозить весь зал.

Больше он не произнес ни слова, и Лайла вздрогнула. Она открыла и тут же закрыла рот. Энрике видел, как в ее глазах застыл ужас, и ему хотелось рассказать ей… нет. Не то. Он хотел, чтобы Северин сказал ей, что лира уничтожает все Сотворенные предметы. Что у его поступка есть причина.

– Пожалуйста, – взмолилась она.

– Да, пожалуйста, Северин, – Руслан говорил совсем как ребенок. – Сыграй на ней.

Северин посмотрел на Лайлу с совершенно отсутствующим выражением лица, а затем повернулся к Руслану.

– Нет.

Лайла опустила голову, ее волосы закрыли лицо, и Энрике – даже несмотря на свое облегчение – почувствовал, как у него защемило сердце.

– Я не стану играть здесь и рисковать своей будущей силой, – сказал Северин с жестокой улыбкой. – Ты нуждаешься во мне, поэтому я предлагаю тебе играть по моим правилам.

– Сыграй, – настаивал Руслан. – Или… – он перевел взгляд на Энрике и Зофью. – Или я убью их.

Пульс Энрике участился. Если он сыграет ради них – Лайла умрет. Если он не сыграет – умрут все трое. Но, в то время как Энрике не мог собраться с мыслями – Северин казался совершенно собранным.

– Я избавлю тебя от лишних хлопот.

Северин двигался быстро. Его лицо было каменным и холодным. Энрике подумал, что он никогда не видел такой пустой решимости в чьих-то глазах. Он все еще пытался освободиться от пут, когда Северин пересек комнату и остановился перед Зофьей. Она отпрянула, и он схватил ее за шею. Что-то красное сверкнуло на его руке. В это было невозможно поверить, но кинжал Северина вонзился ей в сердце.

Сердце Зофьи.

То самое сердце, которое предлагало так много без всяких колебаний. Сердце, полное храбрости. Полное огня.

Энрике моргнул. Должно быть, он ошибся. Может быть, он потерял так много крови, что его зрение затуманилось… но нет. Северин стоял так близко к Зофье, что со стороны казалось, будто он шепчет ей на ухо. Но Зофья уже не могла этого видеть. Ее глаза расширились, тело подалось вперед, и она замерла в его руках. Ладони Северина были вишнево-красными. Он повернулся к Энрике, и Лайла громко вскрикнула. В его глазах не осталось ни капли человечности: вместо этого в них застыло что-то древнее. Что-то дикое.

Северин подошел ближе. Сердце Энрике так громко стучало у него в ушах, что он почти не слышал слов Северина.

– Мне бы хотелось, чтобы моя любовь была красивее, – пробормотал Северин.

Энрике хотел сказать, что он не понимает.

Но Северин не дал ему такой возможности.

Лайла не доверяла собственному телу.

А оно подвело ее, не продержалось достаточно долго. Оно подвело ее, впустив в ее душу ложную надежду. Теперь оно подвело ее, показав то, чего не могло произойти на самом деле. Каждый взмах ресниц, каждый удар сердца делали увиденное все более четким, до тех пор, пока она не поняла, что больше не может игнорировать собственные чувства.

Северин убил Зофью.

Северин подошел к ней твердым, целеустремленным шагом. Он посмотрел на Зофью, и Лайла пожалела, что увидела лицо подруги. Она пожалела, что увидела, как ее синие глаза расширились, а во взгляде появилась надежда.

Сколько раз они это делали? Сколько раз Северин появлялся в последний момент… и спасал их?

Надежда пробивалась сквозь трещины логики. На мгновение – яркое и застывшее – Северин наклонился, словно шепча что-то на ухо Зофье, и Лайла подумала, что все еще может закончиться хорошо.

Она не понимала, что ее надежда – всего лишь серебряная змея.

– Нет! – крикнула она.

Но это ничего не меняло. Зофья упала на землю рядом с Энрике, который начал извиваться и брыкаться на льду, когда Северин повернулся к нему. Через секунду он тоже затих.

Их больше не было.

Их обоих.

Но, по какой-то причине, она все еще была здесь. В этом было что-то неправильное. Она не должна была пережить их. Она вспомнила день, когда умерла ее мать. За два дня до ее смерти Лайла так крепко сжимала руку матери, что была уверена: ее душа не сможет выбраться из тела. За это время горе ее отца превратило его в вечного изгнанника. Может быть, именно поэтому он стоял на коленях у постели жены, когда думал, что их дочь заснула. Может быть, поэтому он и сказал:

– Я все молюсь, чтобы они забрали ее вместо тебя.

Ее мать шикнула на него за такие слова:

– Я никогда не пожелаю пережить тех, кого люблю. Даже в этом я могу найти Божье благословение.

Пережить тех, кого она любила.

До этого момента Лайла никогда не думала, что это может стать проклятьем. Хотя она сама не знала, сколько еще продлится ее существование.

Лайла всегда хотела, чтобы ее последний взгляд упал на что-то красивое – и ее желание исполнилось. Он был самой тьмой, и она не могла отвести от него глаз. Северин подошел к ней, потирая нижнюю губу большим пальцем. Лайла сосредоточилась на этих губах – тех самых, которые шептали ее имя, как будто это спасительное заклинание, и которые только что приговорили ее к смерти.

Я умираю…

Я знаю.

В этих словах крылась неизбежность последнего удара клинка. Он знал. Он знал, но ему было все равно. Лайле хотелось верить, что вся нежность последних часов была лишь ее фантазией: его поцелуй, его улыбка, его тело, прижимавшееся к ней во сне. Но в этот момент из-за воротника его рубашки показалось доказательство вчерашней ночи – след ее помады. Неправильно, неправильно, неправильно. Как она могла так ошибиться?

– Лайла… – начала Ева, глядя на нее с ужасом в глазах. – Я никогда… Я думала…

Но Лайла не хотела ее слушать.

– Я так понимаю, что ее смерть тоже не заставит тебя играть на лире? – спросил Руслан.

– Нет, – ответил Северин. – Она все равно скоро умрет, а мой нож слишком скользкий. Мне бы хотелось уехать до наступления темноты. Я уверен, что у нас остались способы быстро путешествовать.

Руслан кивнул и потянулся к лежащей на земле лире. Струны все еще мерцали от крови Северина, но свет в них потускнел. Лайла смотрела ему вслед.

– До свидания, Лайла, – грустно махнул рукой Руслан. – Может быть, ты и не настоящая муза, но ты навсегда останешься моей вдохновительницей, – он послал ей воздушный поцелуй и посмотрел на Еву. – Выруби ее.