НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ СПУСТЯ Лайла проснулась, растянувшись на льду.

Рядом с собой она уловила слабое шевеление разноцветных крыльев. Она моргнула, медленно приходя в чувство, и наконец увидела то, что лежало рядом с ее головой: мнеможучок и одна бриллиантовая подвеска из кулона, подаренного ей Северином.

Лайла дотронулась до своего горла. Остальное колье исчезло. Может быть, Ева сорвала украшение с ее шеи, как какой-нибудь приз. Лайла хотела бы, чтобы ее горло не было таким голым. Она с сожалением рассматривала мнеможучка, лежащего на льду. Когда-то он находился на лацкане у Северина. Она уже потянулась к дрожащему насекомому, но в последний момент отдернула руку. Лайла предложила ему свое сердце, только чтобы услышать, что оно не такое драгоценное, как она думала. Меньше всего ей хотелось видеть тот момент, когда Северин пришел к этому осознанию.

Напротив нее лежали изломанные тела Энрике и Зофьи. Они выглядели почти спящими, если бы не кровь, просачивающаяся на лед. И Гипнос… где же он? Что Северин с ним сделал? Лайла зажала нос, чувствуя подступающую тошноту. Глядя на них, она вспоминала каждое мгновение, проведенное в Эдеме. Каждую минуту, когда они сидели с ней на кухне. Закрыв глаза, она почти ощутила запах этих воспоминаний: свежего хлеба и – безошибочно узнаваемый даже ее измученными чувствами – привкус малинового варенья.

Именно этот запах, острый и сладкий, заставил ее потянуться к мнемомотыльку. Его разноцветные крылья горели от воспоминаний Северина. Несколько секунд она держала это знание в своей ладони. А потом одним быстрым движением Лайла швырнула его на пол. Цветные образы испарились, как дым. Какие бы воспоминания ни хранил мотылек – они впитались в лед и исчезли, оставив Лайлу в одиночестве. Вокруг нее звенели сосульки, с дрожащего потолка на землю сыпались невесомые снежные хлопья. Лайла подумала о Снегурочке. Она хотела бы быть такой же: девушкой, чье сердце могло растаять и избавить ее от страданий. Возможно, если бы она была сделана из снега, то превратилась бы в лужицу воды. Но это было не так. Лайла состояла из костей и кожи, и, хотя она чувствовала себя сломанной, девушка обхватила колени руками, как будто это могло удержать ее распадающееся тело.

Северин Монтанье-Алари знал, что между богами и чудовищами есть только одно различие. И те и другие внушали страх, но поклонялись только богам.

Северин сочувствовал чудовищам. Когда он вышел на твердый лед озера Байкал, его сердце гулко стучало, тело онемело… он думал, что, возможно, чудовища – это неверно понятые боги со слишком грандиозными планами, которых люди просто не могли понять. Фантомное зло, подпитывающееся от корней добра.

Кому еще было впору рассуждать об этом, как не ему?

В конце концов, он был чудовищем.

По обе стороны от него шли Руслан и Ева. Медленный хруст шагов за спиной напомнил Северину, что они не одни. Сфинксы Дома Даждьбог – нет, Падшего Дома – следовали за ними, отбрасывая на лед огромные тени, напоминавшие больших рептилий. И это уже не говоря о том, что его члены рассредоточились по всей Европе.

– Северин, учитывая все произошедшие события, я не хотел бы тебя торопить, – сказал Руслан и постучал себя по подбородку отрубленной рукой бывшего патриарха Дома Даждьбог. – Но… когда именно ты собираешься играть на Божественной Лире?

– Как только мы окажемся в нужном месте, – сказал Северин.

В глубине своего сознания он видел, как зал начал разваливаться на части… от простого прикосновения его пальцев к тусклым струнам. Он вспомнил, как Лайла подняла окровавленное лицо и поморщилась от боли. Северин был так погружен в свои мысли, что почти не слышал слов Евы.

– Я думала, ты их любишь, – тихо сказала Ева, так тихо, что Руслан, отдающий приказы своему Сфинксу, не расслышал.

– И? – спросил он.

– Я… – начала Ева, прежде чем замолчать. Северин знал, что она скажет.

То, что он сделал, не было похоже на любовь.

Но, с другой стороны, любовь не всегда бывает красивой.

Одним часом ранее…

– Я сделал свой выбор, – сказал Северин.

– И какой же? – спросила матриарх.

– Мне не нравится ни один из двух вариантов, – сказал Северин, поворачиваясь к выходу из левиафана. – Значит, я выберу третий.

– И что это за план? – Дельфина была недовольна. – Ты сдашься на их милость, и что дальше? Позволишь им стать богами и уничтожить мир?

– Я что-нибудь придумаю, – сказал Северин.

Дельфина схватила его за рукав, но Северин стряхнул ее с себя.

– Если ты поднимаешься наверх – левиафан может не выдержать, – сказала она. – Он может рассыпаться у тебя под ногами, и что тогда?

«Значит, награда все же больше, чем риск», – подумал Северин, хотя ничего не сказал. Руслан дал Лайле всего десять минут. Их время уже истекало.

– Подожди, – сказала матриарх.

Что-то в ее голосе заставило его остановиться.

– Я знаю, куда приведет тебя лира, – сказала она. – Она приведет тебя в храм далеко отсюда… Возможно, к нему все еще ведут древние Тескат-порталы, но я не знаю, где они находятся. Все, что я знаю – это расположение этого храма. Как только его истинная сила созреет, все Вавилонские Фрагменты мира вырвутся из-под земли и снова соединятся. Этого и хотел Падший Дом… восстановить Вавилонскую башню, взобраться на нее и присвоить себе силу Бога.

Северин не обернулся.

– Откуда ты это знаешь? – спросил он.

Дельфина помолчала, а потом выдохнула. Это был звук, полный облегчения, как будто она наконец сбросила с себя тяжесть этой тайны.

– Мне рассказала твоя мать, – призналась матриарх. – Она хотела убедиться, что я смогу защитить тебя и что – если понадобится – ты узнаешь ее тайну.

Его мать. Все это время Кахина и Дельфина знали, что для того, чтобы его защитить, им придется причинить ему боль. И он впервые почувствовал, что наконец-то может посмотреть на выбор Тристана под другим углом.

Все это время Северин гадал, могли ли привычки Тристана обернуться против них. Но что, если его привычки были его способом проявлять милосердие? Все эти демоны за плечами Тристана, толкающие его руку, искажающие его мысли. Вдруг единственное, что он мог сделать – это перенести свою жестокость на кого-нибудь другого, чтобы не навредить им?

У любви Тристана было лицо ужаса.

Любовь Дельфины носила лицо ненависти. Любовь Кахины скрывалась за ликом молчания.

Лишь подумав об этом, он почувствовал, как клинок брата прижался к его груди. Нож – это все, что у него осталось от Тристана. С тех пор как он умер, Северин держал нож при себе, словно призрака, которого он не мог отпустить, но теперь он видел в нем что-то другое. Подарок. Последнее благословение. То, что он будет делать дальше, не менее чудовищно, чем действия Тристана… и все же это была его версия любви. Северин дотронулся до своего мнеможучка и глубоко вздохнул. Впервые за долгое время он больше не чувствовал запаха мертвых роз. Он чувствовал свежесть выпавшего снега, запах нового начала.