Андерсен зажмуривается, его густые ресницы дрожат, но ответ снова ― безмолвие.

– Итак. Ты просыпаешься среди ночи в малознакомой глуши. Седлаешь лошадь и каким-то чудом быстро долетаешь до Оровилла через дикие леса и холмы, не заблудившись. Так? Хорошо, допустим, так.

Свой голос я слышу как со стороны и почти не сомневаюсь: где-то поблизости внимательно слушает Винсент. Из груди Андерсена раздается глухой вздох.

– Далее ты встречаешь Джейн Бернфилд и говоришь с ней о чем-то, чего… допустим, не помнишь, у тебя же провалы. Так? Так. Разговора не получается.

Он опять содрогается, сутулится, когда я произношу имя девушки. Под ресницами ― подступающие слезы. Он уже понял, к чему я веду. И что я непременно закончу.

– Тогда, ― я криво усмехаюсь, ― ты бьешь ее ножом. Раз. Второй. Третий. Удары яростные, глубокие, будто ты полосуешь жертвенную свинью. Наверное, она кричит. Цепляется за тебя. Спрашивает, за что ты так поступаешь. Действительно… за что, Сэмюель?

Андерсен открывает глаза, как от оплеухи. Трясутся губы, но ни слова в ответ; первая слеза срывается вниз. Это не все, он знает. Знает и упрямо склоняет голову, прячась за иссиня-черными кудрями.

– И наконец, ты оставляешь ее истекать кровью в траве. Быстро, незаметно возвращаешься на лесопилку. Ложишься в постель, чтобы встать одновременно с отцом, полюбезничать с Тэдом за завтраком и уехать. А мисс Бернфилд уже дома, умирает. ― Я стискиваю его подбородок, заставляю смотреть прямо. ― Ее внутренности превратились в месиво и вываливаются при каждом вздохе, она бредит и зовет кого-то, кого очень, очень любит… любила. ― Андерсен дергается, я хватаю его второй рукой за плечо, встряхиваю. ― Вот. Вот как ты совершил это преступление. Так? Тогда… кивни, брат мой. Кивни.

Я выпускаю его, отстраняюсь. Кажется, Андерсен пытается просто глотнуть воздуха, просто почувствовать его в легких, просто… проснуться? Не получается. Стон похож на вой. Не успеваю удержать юношу ― он валится вбок, наверняка расшибает голову. Сознание его не покидает, он закрывает лицо, затем запускает пальцы в волосы. Я не двигаюсь, наблюдаю сверху вниз, как он мечется, бьется, точно силясь выдрать собственную душу из тела. Наконец сдается ― жалко обмякает на полу. Вскрикивает, из груди вырываются захлебывающиеся рыдания. Плачь, дурак. Лучше пусть ты будешь плакать, чем смеяться. Люди верят слезам.

– Я не знаю… не знаю… не помню… ― я разбираю несколько фраз и торжествующе усмехаюсь. ― Как я мог… я… но…

Жаль, поздно. Мальчик испортил жизнь себе, а заодно очень, очень многим, начиная от собственных родителей и заканчивая горожанами, в душах которых прямо сейчас прорастают гнилостные семена гнева. Скоро из них распустятся цветы, и каждый стебель будет пеньковым. Сколько у нас времени, чтобы предъявить Оровиллу настоящего убийцу, а бедного сопляка выставить ненормальным, но невиновным? Получится ли вообще?..

– Послушай, мальчик. ― Склонившись снова, я беру его за плечи и укладываю на спину. Попутно убеждаюсь: голова разбита, моя рука уже в крови. ― Ты не делал этого. Даже если бы хотел, просто не мог, ты был слишком далеко и вряд ли умеешь летать, а тем более ― заметать следы настолько аккуратно. Ты…

– Но я вижу ее, преподобный. ― Он произносит это чисто, спокойно, только очень тихо. Серые глаза, затуманенные и влажные, прямо обращаются на меня. ― Она снится мне. Каждую ночь.

Вот о чем заикался Редфолл. Но я не понимаю сути.

– Ты скорбишь. Непросто принять смерть, мы часто вспоминаем любимых мертвых…

– Нет. ― Странная улыбка прорезает губы юноши, впрочем я быстро понимаю: это не улыбка, а гримаса возвращающейся истерики. ― Я не вижу Джейн живой. Она гниет. В… каменном гробу. Иногда она шепчет о том, как мучается. Я не слышу, не могу понять ни слова, но я знаю, только я… если это я, ведь у меня чужие глаза!

Он рвется сесть, но замирает, едва я кладу ладонь на его ледяной лоб. Подсознательно я ожидаю противоположного ― жара лихорадки. Может, поэтому холод пронзает до костей и возвращает иррациональное беспокойство, но связано оно уже не с неосторожным публичным признанием. Мальчика что-то терзает. И та часть меня, которая поняла это, ― священник.

– Чужие глаза?..

– Я… как стекло. Стекло, сквозь которое глядит дьявол. Но больно ― мне.

– Дьявол?..

– Я знаю, это он.

– Какие странные сны.

– Я убил ее, преподобный. Убил, иначе почему нечистый здесь? Во мне?

Все та же безумная гримаса, из глаз льются слезы, но он лежит бездвижно, как мертвец. Взгляд мечется теперь по моему лицу, по стенам и потолку.

– Не уходите. Он… он, наверное, испугается вас…

Дыхание тяжелое, и, поддерживая затылок юноши, я чувствую: на руку продолжает капать кровь. Ощущение заставляет вновь собой овладеть.

– Так. Поднимайся.

Он, видимо, совсем измотанный, подчиняется: позволяет помочь встать, опирается на мое плечо. Он худой, даже хрупкий, слово «стекло» кажется слишком, тревожно подходящим. На койку он падает, пачкая затертое покрывало кровью. Плевать: как только узнает отец, парня все равно переведут в камеру получше. Ах да, это Оровилл. Камеры получше здесь нет.

– Сейчас ты не будешь видеть ничего. Слышишь? Никакого дьявола, никаких мертвых.

– Я… не спал без снов четыре ночи.

Четыре ночи. Четыре ночи он видит мертвую девушку, и четыре ночи назад пропало с кладбища ее тело. Я глубоко вздыхаю и опять опускаю ладонь на его лоб.

– Да. Но сейчас ― белый день. И ты поспишь.

…Я шепчу над ним молитву, пока не выравнивается дыхание. Я вглядываюсь в застывающее лицо и ищу следы того, что многие церковники, ― включая и меня, ― старательно отрицают. Нет, лучше не задерживаться на глупой идее, что Андерсен одержим, скорее так же безумен, как была Бернфилд с ее странными предсмертными речами. Впечатлительные дети ― оба. Одна попалась какому-нибудь головорезу, другой не может это пережить. Вот. Вот как это должно быть. А все остальное я сам себе…

– Нэйт?

Винс стоит по ту сторону решетки, нервно за мной наблюдая. Наверное, у меня не жизнеутверждающий вид: я ссутулился, хмурюсь, кусаю губы не меньше несчастного парня. Я торопливо поднимаюсь и выхожу; Редфолл аккуратно, медленно поворачивая ключ, запирает камеру. Весь ― одно сплошное напряжение, и никак не реагирует, когда я касаюсь его плеча.

– Мы что-то придумаем. Он ее не убивал, я за это поручусь.

– Он… ― Редфолл запинается, подбирая слово, но в конце концов сдается. ― Послушай, мое племя верило в…

– Злых духов? ― заканчиваю за него. ― Почему я не удивлен, дикарь? Выброси это из головы, у тебя и так довольно проблем. Не будем добавлять к ним бесов, ладно? Мальчик потрясен случившимся, и у него бурное воображение, вот и все. А еще он разбил сейчас затылок, нужен медик.