Финляндии, чтобы, так или иначе, обозначить, что письмо не из России, а из Великого Княжества. На конверты налепляли облатки в форме марок. Предлагали тонкие конверты, чтобы сквозь них просвечивались изображения финляндской марки или герба. Начальству пришлось, конечно, воспретить изображение на конвертах всего того, что носило политический и демонстративный характер. Узнав о новой реформе, одна иностранная газета вероятно для того, чтобы вызвать больше сочувствия к финляндцам, оповестила мир, что со дня уничтожения почтовой марки, «Финляндия более уже не существует»...

В период смуты, финляндцы особенно усиленно старались доказать, что действия их строго согласованы с законом. Обращаясь к шведской Форме Правления 1772 года, которую финляндцы считают своим основным законом, мы видим, что одна из коллегий (министерств) Швеции ведала заботами и попечениями о почтовых порядках всей страны, т. е. всего шведского государства. Другой основный закон Швеции — Акт Соединения и Охранения 1789 г. — также предписывал, чтобы почтовое управление велось путем, который король признал наиболее полезным. Иначе говоря, русское правительство имело полное основание, даже по шведским законам, возложить (31 мая 1890 года) заведование почтовой частью на министра внутренних дел.

В Финляндии, на отдельных больших и малых рисунках, на всевозможные лады стали изображать прежние свои почтовые марки. В пояснительных текстах к пим говорилось, что они нарисованы «не для беглого увеселения глаз, а для того, чтобы сохранить память об одной странице из нашей истории... Тут ты видишь собрание старых дорогих знакомых... По-видимому нашим противникам они казались слишком сильными свидетелями о финляндском государстве... «Еще настанет день, еще не все погибло»... Уничтожение простой почтовой марки превращено было «в великий вопрос дня» и обстоятельством усиленно пользовались для поднятия патриотического настроения. «Поучай (женщина) своих детей работать с чувством и жертвовать собой. Подобно льву на пашем красивом гербовом щите, стоящему с непобедимой решимостью во взгляде и готовящемуся разрубить узел... должны мы с острым взором принимать те готовящиеся тяжелые петли, которыми стараются задушить наше национальное самосознание»...

Проявление патриотизма подкупает нас и родит сочувствие, по только в том случае, когда патриотизм — чувство естественное и здоровое; финляндцы же в дни смуты портили и отравляли его, раздували его искусственно ложью, сочиненной в укор русской политике. Никакими петлями его национального самосознания, конечно, не душили; замену почтовой марки нельзя возводить в признак уничтожения целой национальности. Такие приемы со стороны вожаков, конечно, ходульны. В основу святого чувства любви к родине надо класть чистые помыслы и серьезные факты, а не измышления и явные преувеличения. Объединение почтовой марки никакой бедой Финляндии не грозило и, потому, было кощунством, по поводу реформы, молить Господа «о сохранении родины»!

Выдумки финляндцев по почтовому протесту одна европейская редакция назвала «просто ребячеством», прибавив: «Если бы финнам даже и пришлось слиться с большим государственным организмом, то в этом не было бы ничего унизительного, потому что далеко не позор быть русским. Финляндцам следовало бы постараться служить своему большому отечеству... а также прекратить бесплодную агитацию».

Но. они менее всего были склонны следовать подобному совету. Явилась необходимость увеличить денежный фонд тружеников печати. Сбор пожертвований финляндцы превратили в грандиозный «день печати», окрашенный таким задором, которому русские люди не могли выразить своей симпатии. «Дни прессы» явились общей по всей Финляндии манифестацией. По объяснению «Times», чествовались деятели печати, которые «так много сделали с целью противодействовать вмешательству русского Самодержавия во внутренние дела края». Гельсингфорс веселился и волновался три дня к ряду: в театре дали «spectacle gala», в гостинице «Societetshuset» устроили банкет. Патриотическая затея вполне удалась. Пенсионная касса финляндской печати приобрела около 145 тыс. мар. На сцене театра ставились тенденциозные картины. Представлена была мать (Финляндия) среди сожженных деревень, она зябнет в снежных сугробах; война, мороз, голод и смерть грозят ей гибелью. Но мрачным силам не удалось истребить ее. Финляндия пробуждается. Один из добрых гениев поясняет сказание об Императоре Александре II. После живых картин разыграна была пьеска на злобу дня. Выведены были редактор запрещенной газеты, цензор, английские консулы и пр. В студенческом доме г. Гельсингфорса устроено было развлечение для народа. И там на сцене мрачная осень. Финляндия в трауре; она грустно настроена и скрижаль закона едва держится в ее опущенной руке. Ее окружают печальные лица. Следующая картина залита ярким светом. Финляндия сияет в бриллиантовой диадеме; ее окружает слава. Картины сменяются пьесой на современную тему: «В Америку». В пьесе описана финляндская эмиграционная горячка.

Бывшему сенатору и одному из руководителей оппозиции, Л. Мехелину, в разгаре смуты исполнилось 60 лет. Случаем этим также воспользовались для нового проявления своего нерасположения к русской политике, не признающей финляндской «государственности». Одна из заграничных газет пояснила, что Л. Мехелин «чествовался демонстративно», ибо «это имя, — как выразился застольный оратор, — обозначает стремление финского народа к свободе и к внутренней самостоятельности». Мехелин «с энтузиазмом молодости боролся против власти тьмы и власти лжи». Чествовавшие Л. Мехелина видели в нем только хранителя финляндских привилегий. Но нельзя забыть, что он своими политическими брошюрами значительно замутил тихую, скромную и трудолюбивую жизнь финского парода. Мирно текли дела в крае; финны работали над своей культурой, не мечтая особенно о «государственных» правах Великого Княжества. Но вот вздумалось Л. Мехелину поведать Европе своими «Précis du droit public du Grand Duché de Finlande» и «La question finlandaise» о том, что на севере России народилось новое царство, которое лишь в силу договора имеет с Россией общего Государя и т. п. Современное беспокойное движение, видимо, нуждалось в героях и потому столь быстро приобрели известность Евг. Вольф, Люлю и др.; по той же причине решено было идеализировать Л. Мехелина. При других обстоятельствах и в иное время его таланты едва ли были бы столь повышены в значении. Время, очевидно, требовало, чтобы разбросанные лучи всего брожения были собраны в каком-нибудь фокусе. Избрание для этой цели Л. Мехелина являлось, конечно, знаменем времени. В честь Л. Мехелина была выбита медаль с его изображением, почему датская газета «Politiken» назвала его прирожденным вождем, а в поднесенной ему медали усмотрела корону за гражданские доблести.

В 1900 г. состоялся созыв очередного сейма. Пока заседали земские чины, они становились как бы центром антирусского движения. Лиц, успевших проявить наибольшую энергию в борьбе с правительственными требованиями, поспешили ввести в состав сейма. Таким именно образом в депутаты попал, отставленный от должности вице-консула, Евгений Вольф.

На сейме 1900 г. первое место дали вопросам политического характера и земские чины особенно ознаменовали свои заседания петицией о «неправильностях в системе управления».

Существующий