(20) июня 1900 года последовал Высочайший манифест о введении русского языка в сенате. Мера эта, истекавшая из государственной необходимости и являвшаяся естественным последствием принадлежности Финляндии к России, была встречена новым протестом со стороны местных властей и неблагонамеренных членов общества. Сенат уклонился от немедленного обнародования Царского повеления и представил всеподданнейший доклад о несоответствии нового порядка обычаям и основным законам края. Печать и агитация оказывали давление на сенаторов, желая, чтобы они не обнародовали нового закона и коллективно подали в отставку. Тех сенаторов, которые отказались следовать требованиям «тайного патриотического союза», клеймили изменниками. Их портреты, с надписью: «fosterlands-förädare», распространялись среди публики. Ходатайство сената осталось без последствий и 28 июня он опубликовал манифест. Недовольные этим, 79 членов бывшего сейма отправили депутацию к министру статс-секретарю. Местная администрация отказалась содействовать какими-либо соображениями и мерами к обеспечению успеха водворения русского языка. Финляндские чиновники не выразили желания практически усваивать русскую речь, путем прикомандирования их к статс-секретариату в Петербурге.

Легко себе представить, сколько хлопот и сношений подобные выходки причиняли начальнику края. К довершению всего, одиннадцать сенаторов пожелало оставить «свои портфели», недовольные тем, что дела в крае не идут согласно их желаниям. Они рассчитывали своими действиями поставить начальника края в безвыходное положение и остановить работу административного механизма Финляндии; но Н. И. Бобрикова нельзя было устрашить подобными приемами, и он представил всех желавших к увольнению.

Сенаторы не в первый раз прибегали к такому приему устрашения. При генерал-губернаторе гр. Ф. Л. Гейдене они хотели также приостановить приведение в действие одной очередной меры тем же способом; но граф совершенно хладнокровно ответил одному из сенаторов: «Прекрасно; сделайте, как признаете более целесообразным и, если все пожелаете выйти в отставку, то предупредите лишь меня и я распоряжусь перенесением текущего делопроизводства в мою канцелярию».

Гельсингфорсские газеты остались чрезвычайно недовольны тем, что не весь сенат в полном составе и единовременно подал в отставку. Чтобы отплатить должным образом оставшимся на службе, газеты отпечатали стихотворение Рунеберга «Свеаборг» и распространили его среди Гельсингфорсской публики, в виде экстренного прибавления, как о событии чрезвычайной важности. В этом патриотическом стихотворении речь идет об «измене» коменданта, сдавшего (в 1808 г.) крепость русским.

Министр статс-секретарь уведомил сенат, что «Его Величество выразил неудовольствие» тому поведению сената, которое выказано им при обнародовании последних узаконений.

На возможность и необходимость противодействия сената требованиям русской власти было обращено внимание уже тогда, когда шведоманские вожди обдумывали планы пассивного сопротивления. Один из этих вождей взвесил последствия сенатского ослушания, которое прежде всего могло привести к переходу его в русские руки. «Русский сенат», восклицает агитатор, звучит ужасно. Но с политической точки это сравнительно безразлично, финляндский ли, русский ли, когда он только промульгирует то, что Монарх прикажет. Практически для администрации страны эффекты, может быть, и не будут так ужасны, как в первую минуту кажется. Пойдем прямо к делу. Прибудут эти новые члены в коллегию, займут там свои места. Что дальше? Дела идут своим чередом, ибо в пашу чрезвычайно крепкую бюрократическую систему прорубить брешь очень трудно. Без подчиненных начальники — генералы не ступят ни шагу. Ни денег, ни бумаг не могут добыть. Я предполагаю, что, следуя примеру сената, все низшие служащие исполнять свой долг. Противоречащие закону предписания могут издаваться, но контрассигноваться или исполняться они не будут. В своих подписях новые сенаторы могут отказывать и ход дел может таким образом замедляться, но только в этой отрицательной форме они могут проявить свое бессильное владычество, которое им самим скоро надоест».

В сентябре 1900 г. бойкот был в полном ходу. В Гельсингфорсе открыли французскую выставку, куда отправился помощник генерал-губернатора, г.-лейт. H. Н. Шипов, со своей семьей. Выставка помещалась в Атенеуме. В момент их прихода, на выставке находилось человек 30-40, которые все вышли и остались у входа, не впуская других. При выходе помощника генерал-губернатора большинство публики повернулось к нему спиной. Эта глупая и мальчишеская выходка рисует положение того времени. С сенаторами избегали встреч и поклонов. «...Действительно, существующий в Гельсингфорсе политический терроризм, выходящий теперь на улицу и нарушающий не только благочиние, но и безопасность, едва ли может служить доказательством лояльности и преданности финляндцев»... — писал N несколько позже Н. И. Бобрикову (8 февр. 1902 г.).

Оппозиционное настроение Гельсингфорсского высшего общества оживилось после назначения Нюландским губернатором генерал-майора M. Н. Кайгородова. Агитаторы подстрекали общество и властей не признавать губернатором русского генерала. Ожидали протеста со стороны сената, но тот не взял на себя инициативы. Тогда гласные города Гельсингфорса выступили с заявлением; их примеру последовали 32 сельские общины, которые подали в сенат прошение о том, чтобы Его Величеству благоугодно было устранить генерал-майора Кайгородова и назначить финляндца.

Кроме того, общины решили обращаться со своими бумагами не к губернатору, а в губернское управление, и не принимать никаких бумаг, подписанных русским губернатором. Чины Нюландского губернского правления упорствовали, не желая скреплять переписку на русском языке и отправлять ее по назначению. Два докладчика-секретаря сената самовольно вернули в то же управление бумаги только потому, что они были изложены на государственном языке Империи. Секретный циркуляр губернатора, обращенный к полицейской власти, появился на столбцах местной печати. Подобное несоблюдение канцелярской тайны повторялось, впрочем, неоднократно. Секретное предписание С.- Михельского губернатора также появилось в газете.

Очень резко Гельсингфорсское общество высказалось против русского губернатора при следующей обстановке. Гр. Маннергейм задумал устроить (6 мая 1901 г.) концерт тайно от властей «для вспомоществования фонда народного образования» или, точнее говоря, — для политической пропаганды, так как известно было, что певица гр. Маннергейм собирала концертами средства для укрепления в финском пароде «силы сопротивления». Власти узнали о намерении и достали билеты для входа на концерт. По этим билетам полицеймейстер и губернатор, генерал-майор Кайгородов, вошли в зал. Увидя его, публика стала шикать, стучать, мужчины — палками, а дамы — зонтиками; раздались даже свистки. Граф Маннергейм грубо требовал, чтобы губернатор удалился. Губернатор просил присутствующих оставить зал. В ответ книгопродавец Хагельстам два раза крикнул: «здесь нет никакого губернатора!» По признанию «New-York Herald», власти вели себя замечательно сдержанно. Публика уступила только угрозе очистить зал силой. Граф Маннергейм простер свое вызывающее поведение так далеко, что подал прокурору сената жалобу, обвиняя губернатора и полицеймейстера в нарушении домашнего спокойствия, вторжением на его вечер семейного характера.

Поведение финляндских руководящих кругов не остановило, конечно, намеченных и начатых объединительных реформ и 29 июня 1901 года последовал Высочайший манифест о введении в Финляндии нового устава о воинской повинности и упразднении 8 армейских стрелковых батальонов.