строй не дает земским чинам права на управление краем, но тем не менее они присвоили себе положение верховного ценителя всех распоряжений правительства. Сейм, находя, что край управляется «не по законам страны, а по системе, ведущей к постоянным уклонениям от существующего порядка», обвинял правительственную власть: во 1-х, в учреждении в стране надзора при помощи жандармов; 2, в ограничении права частных лиц устраивать общества для распространения образования; 3, в ограничении прав сходок; 4, в произвольном притеснении прессы; 5, в введении русского языка, в качестве служебного, в высшие административные учреждения. Кроме того, в петиции содержался упрек правительству за назначение на должность министра статс-секретаря лица русского происхождения, что исключало будто бы для финляндцев всякую возможность непосредственного обращения к Монарху. Сеймовые чины отрицали существование в стране всякой пропаганды, исключая агитации, веденной коробейниками! О генерал-губернаторе говорилось, что он «вопреки истине позволил себе представить массовый адрес результатом преступной агитации»... Тон петиции-жалобы крайне несдержанный. Главный оратор сейма утверждал, что «целью большинства предпринятых за последнее время мероприятий правительства было нарушить спокойную, простую и разумную общественную жизнь в нашем крае». Во многом проектированном и предпринятом оказался, по мнению Л. Мехелина, «характер провокации».

«Петиция по своему существу явилась целым обвинительным актом против моих действий», — писал генерал-губернатор. Вместе с тем она указывала на домогательство, «сводившееся к отрицанию права Верховной власти управлять краем, помимо совещательных учреждений». Никакой политической власти или контроля за органами управления у сейма не существует. Следовательно, земские чины прежде всего перешли пределы компетенции, установленной законом. По существу же самой петиции достаточно сказать, что жандармы были учреждены в Финляндии в 1817 году и всегда проявляли свою деятельность. Они жаловались в свое время даже на генерал-губернатора гр. Адлерберга. Право разрешат общества с просветительной целью, со времени Императора Николая I, принадлежало Монарху. Вопрос о собраниях, согласно постановлению о сенате, подлежит ведению административной власти. Вопрос о печати изъят из ведения сейма. Что касается, наконец, русского языка, то со времени Императора Александра I, меры по его установлению также всегда вводились административным порядком. Другими словами, у сейма не было ни одного серьезного основания выступать с указанной петицией. По всеподданнейшему докладу всего дела Государю Императору, Его Величеству благоугодно было, 14 сего августа 1900 г. Высочайше повелеть: «Петицию земских чинов, как поданную в нарушение § 51 сеймового устава и заключающую в себе дерзкое порицание административных распоряжений и мер, в порядке верховного управления состоявшихся, оставить без последствий. Поставить в известность генерал-губернатора, что действия его признаны правильными и соответствующими полученным им Высочайшим указаниям.

Комиссия сейма, подвергшая критике правительственную деятельность, состояла преимущественно из служащих лиц, чиновников и духовенства.

Тронной речью земские чины 1900 г. призывались приложить все силы ума и сердца к наилучшему устроению дел внутреннего хозяйства. Сеймы продолжали, однако, тормозить правительственные предложения и тем держали финское население вдали от всякой нравственной связи с Россией.

Сеймам делались также упреки в том, что они не занимались коренными вопросами социального и экономического строя Финляндии, почему суды края до сих пор сохранили средневековые черты, общинная организация неудовлетворительна, земельное устройство запущено, барщина фактически существует, налоги не уравнены и само сеймовое устройство (как было указано на 184 стр.) далеко не соответствует требованиям времени. На последних сеймах отложены были вопросы о торпарях. неурожае, эмиграции и т. п. и проявлен исключительный интерес к политике и организации противодействия объединительным реформам.

С каждой новой сессией уклонения увеличивались и заседания сейма 1904 — 1905 г., — по заявлению газеты «Uusi Suometar» (1905, № 97), — перешли уже в непрерывное нарушение сеймового устава. Финляндцы подняли бурю протестов, исходя из положения, что русская власть нарушила местные основные законы. Следовало ожидать, говорила газета, что в таком случае партии оппозиции поставят себе задачей особенно строгое соблюдение святости сих законов. На деле оказалось обратное: сеймовый устав, являющийся основным законом края, по свидетельству редакции, «соблюдался строжайшим образом правительством, а шведоманской и младофинской партиями постоянно нарушался». Финляндцы жаловались на ограничение свободы собраний и свободы слова. Но сеймы собирались и действовали свободно и на них депутаты «порицали правительство гораздо резче, нежели когда-либо раньше». Устав предписывает членам сейма соблюдение «благопристойности и умеренности в своих суждениях», он требует, чтобы никто «не дозволял себе оскорбительных, насмешливых и вообще непристойных выражений о правительстве и частных лицах». Финская газета имела мужество сказать в лицо своим сеймовым представителям, что все эти правила они «нарушали более, чем когда-либо прежде». Сейм 1904 года своей задачи, требуемой по уставу, совершенно не исполнил, а сеймовая комиссия законов «не дала ни одного заключения». Сейм забастовал и прибег к обструкции. При этом он ссылался на ненормальные условия, которые якобы мешали его занятиям. «Собрание земских чинов, говорил Л. Мехелин, не должно прерываться до отмены всех временных постановлений». Финская партия не думает, заявила местная газета, чтобы «чувство законности требовало отменить политические беззакония последних лет прежде, чем можно отменить какое-либо общественное, от нас самих зависящее, беззаконие?»…

Таким образом, приходится признать, что сейм, в котором хотели видеть опору местной законности и первого блюстителя постановлений края, вышел в последние годы на путь произвола, неизбежно и сильно деморализуя тем население. Он своим голосом и примером мог сдержать всякое брожение в крае, но он предпочел сам встать во главе противоправительственного движения, ободряя и направляя «пассивное сопротивление».

5 (18) февраля (1900 г.), в годовщину объявления сенатом Высочайшего манифеста 3 февраля 1899 г., состоялся ряд манифестаций в Гельсингфорсе и других городах. Устроителями беспорядков были приняты меры к тому, чтобы погрузить главные части города во мрак. Огонь в уличных фонарях или тушился, или уменьшался; в 8 час. вечера магазины закрылись; окна на улицу во всех домах были завешены темными шторами. Вечером через эспланаду г. Гельсингфорса на проволоке протянули полотно с именами сенаторов, подавших голоса за опубликование манифеста. Сенаторы получили угрожающие письма за подписью «Тайный патриотический союз». Перед окнами некоторых из них исполнены были «кошачьи концерты». Всеми такими измышлениями имелось в виду выразить «народную скорбь».

Подобными манифестациями неизбежно колебалось должное уважение к власти; администрация же края, даже при желании прекратить беспорядки, ничего существенного сделать не могла, вследствие ее бессилия.

В противоположность «дню мрака» устроен был «праздник света» в день, посвящаемый обыкновенно памяти национального поэта Рунеберга (24 января). Закулисные устроители его приняли меры к тому, чтобы придать городу особый блеск. Окна были усиленно освещены. Для бедных производилась даровая раздача свеч. Магазины украсили свои витрины, стараясь придать общему виду их патриотический оттенок.

7