Тогда Н. И. Бобриков сам сделал это особым циркуляром (от 22 марта 1899 г.) к губернаторам края, в котором пояснял, что впредь, благодаря манифесту, интересы финского народа будут оберегаться лучше, чем прежде, так как при рассмотрении законов общеимперских в Государственном Совете обязаны присутствовать, кроме генерал-губернатора и министра статс-секретаря, несколько сенаторов. Новый закон, но мнению генерал-губернатора, ничем не изменял существующего в крае внутреннего порядка и Государь Император, любя свой финский парод и доверяя его преданности, неусыпно заботится о его благе и не имеет в виду вводить в Великом Княжестве новых порядков, нарушающих его внутреннее управление и устройство. B. К. Плеве не вполне одобрил меру начальника края и высказался вообще против системы циркуляров, к которым любил прибегать Н. И. Бобриков. B. К. Плеве писал: «Циркуляр составлен прекрасно, но мое мнение о подобного рода обращениях вам известно. Подобными разъяснениями возможно направлять агентов, недоумевающих добросовестно или неосведомленных о взглядах высшего начальства, а не людей, не желающих или не имеющих возможности идти по правительственной указке. Практических результатов циркуляр этот не принесет, а приучит общественное мнение и ваших подчиненных к тому, что генерал-губернаторская власть пишет, а не действует»... (20 окт. 1899 г.). Циркуляр Н. И. Бобрикова, одобренный Монархом, подлежал рассылке губернаторами полицейским властям и во все общинные управления, с целью возможно большего распространения его содержания. Магистраты городов Гельсингфорса и Экенеса, не исполнив этого требования, а войдя в оценку действий генерал-губернатора, постановили: «не принимать со своей стороны никаких мер к распространению разъяснения начальника края среди населения».

В поведении названных магистратов прокурор также не усмотрел ничего противозаконного.

Одновременно с описанным мероприятием, Н. И. Бобриков особым циркуляром указал губернаторам на допущение местными властями нарушения порядка и предупредил их, что дальнейшее бездействие, или несвоевременное донесение о чрезвычайных происшествиях, подобных повсеместному сбору подписей, будет отнесено к личной ответственности начальников губерний. Но и это распоряжение не произвело желаемого воздействия.

Таким образом, у генерал-губернатора отнята была административная возможность содействовать успокоению тревожного настроения в крае, вызванного усиленной агитацией.

При таких условиях, разнузданность финляндских агитаторов стала принимать все большие и большие размеры. Они изобретали новые и новые способы противодействия русской власти, изыскивали случаи для демонстративных выходок, коими желали подчеркнуть свое осуждение объединительных реформ и, если возможно, остановить их дальнейшее развитие. Желая резче и нагляднее выразить негодование к русской политике последних лет, агитаторы устроили ряд манифестаций у памятника Императора Александра II. 1-го марта памятник окружили множеством венков с тенденциозными надписями, которые должны были договорить мысли коноводов. Траурные украшения и черные ленты у венков должны были знаменовать плач по сеймам, которые были возобновлены, в 1863 г., Царем Освободителем. Площадь вокруг памятника покрылась народом. Периодически туда же являлись разные корпорации для исполнения финляндского «гимна».

В знак общей народной печали женщины одели траур, а магазины устраивали траурные выставки в своих витринах. (То же самое проделали поляки в Западном крае, где Муравьев противодействовал этому штрафами). Всюду в Финляндии затевались сходки и произносились возбуждающие речи. Ораторы и публицисты говорили о «скорбно-беспокойном настроении, охватившем страну», о «грусти» и «удрученности». Причина такого настроения-пояснялась в общих выражениях; «с грустью мы думаем о том, что на нашу почву переносится чужеземное законоположение», «друзья отечества опечалены, видя, как прикасаются к святыне наших законов, святыне, унаследованной от предков» и т. д. Даже в надгробном слове этого смутного времени, ландмаршал сейма признал соответствующим сказать: «ему (покойнику) довелось уйти без разбитых иллюзий, без необходимости стать свидетелем того, как поблекнут будущие надежды столь любимой им родины». Излюбленные картины и сравнения, к которым прибегали ораторы, вследствие их частых повторений, производят впечатление чего-то заученного и искусственного; говорившие неизбежно упоминали о «снежных вьюгах», о надвигавшихся грозовых тучах «с востока», о «бесчисленных морозах, опустошавших бесплодные поля финнов», и т. п.

Успех первых выходок ободрил агитаторов и они стали расширять поле своей деятельности. Они явились уличной толпой в гостиницу «Société» и изгнали оттуда корреспондента ненавистных им «Московских Ведомостей» П. И. Мессароша. Среди патриотов, отметивших себя этим подвигом, находились: граф, барон, доктор, магистр, лагман и судья, т. е. цвет местной интеллигенции. Все они, конечно, ратовали за свободу слова и свободу мнения, но вместо того, чтобы побороть литературного противника в литературном честном и открытом бою, они предпочли воздействовать на него грубой физической силой. Затем финляндцы стали бойкотировать ни в чем неповинных и совершенно не причастных к политике русских и притом крайне беззастенчивым образом: их изгоняли из ресторанов, им отказывали в квартирах и дачах, на пароходах не давали кают, на иных, как, например, на духовенство, буквально плевали на улице; случаи оскорбления и нападения на отдельных чинов, расположенных в крае русских войск, участились. Чтобы в Финляндии ничто не напоминало о России и русских, печать подняла вопрос о совлечении с извозчиков их долгополых кафтанов, о снятии русских вывесок и т. п. Видя это растущее нерасположение, Н. И. Бобриков писал В. К. Плеве: «Политика сплочения окраины с центром не нравится Мехелину и К°, свою злобу вымещающих на русских невинных жертвах. История покроет позором современную интригу финляндских сепаратистов, переходящую пределы всякой логики» (21 марта 1900 г.).

Энергичный начальник края старался найтись в каждом новом затруднительном положении, чтобы облегчить гонимых, но это было нелегко. Жителям г. Вазы-Николайштадта роздано было воззвание, имевшее целью прекратить всякую покупку у русских торговцев. «Мы должны прийти к общему соглашению и решить, что на того, кто покупает что-либо у русских, следует смотреть, как на изменника своей родины. Пусть нам не говорят, что между ними имеются здравомыслящие, которые не одобряют мер, принимаемых против нас правительством. Ничего не должно принимать в расчет. Теперь со всеми этими иностранцами должно поступать одинаково, и все средства должны считаться дозволенными, чтобы только они убирались из нашей страны... Остерегайтесь коробейников, они состоят на жалованье у тех, которые ревностно работают над гибелью нашей страны... Ведь и в Остзейском крае прежний строй был сокрушен главным образом при посредстве коробейников... Остерегайтесь их, как чумы»...

В период гонения русских особенно пострадали паши коробейники и вообще разные мелкие торговцы в разнос. На них повели нечто в роде правильно организованной облавы: их выслеживали, подвергали арестам, лишали товара, штрафовали, н насильно изгоняли из Финляндии.

Источник того рвения, с которым производилось озлобленное гонение, надо искать в тех чувствах, которые правящие классы Финляндии питали к русским. Коробейники сделались жертвами этого общего нерасположения. К