Огромная туша дракона распласталась, как раздавленная жаба. От удара о землю лопнуло брюхо, выползали внутренности, текла зеленоватая жижа, под ногами сразу захлюпало. Гугол деловито вытирал лезвие своего топора, а Сигизмунд оставил меня, подбежал к дракону и попинал в огромный череп носком сапога:

– Свершилось! Нашими молитвами, верой и чистотой наших сердец нечестивый зверь попран и низвергнут! Больше не воровать ему девственниц.

– Да, – согласился Гугол. – Вот гад, а? И так их мало, самим не хватает, а он еще... Как он их чуял? Научиться бы... Ваша милость, наш Сиг ему голову расколол с первого раза, а он еще и летал...

– Сиг?

– Да, Сиг.

Я перевел дух, в ребрах снова колет, сказал мужественно:

– Что дракон! Вот я раз курице голову срезал, так она потом еще полдня бегала. Даже зерна пыталась клевать.

Гугол сразу заинтересовался, спросил живо:

– Чем?

Я задумался, в раздражении пожал плечами:

– Откуда я знаю? Вечно ты лезешь... Сигизмунд, в другой раз так не геройствуй, хорошо?

Сигизмунд обидчиво дернул плечом, железо загремело, а сам он скривился, даже побледнел.

– Ваша милость, разве я встретил его недостойно?

– Ты встретил его отважно, но не... словом, мы из тебя великого полководца делаем, а ты? Если бы мы с Гуголом не обезножили... обезлапили его сразу, он бы цапнул тебя. Понимаешь?

– Я разрубил ему череп!

– Вот и лежали бы сейчас рядышком. Ты видел какие когти? Каждый, что лезвие твоего меча!

Сигизмунд с великим трудом раскачал и кое-как высвободил меч из толстого черепа. Глаза чудовища еще не погасли: следит за человеком с лютой злобой, но уже не двинет ни единым когтем, все мы слышали, с каким жутким скрежетом хребет переломился при ударе.

Я обошел вокруг, потоптался на перепончатых крыльях. Под подошвами хрустят, как веточки, тонкие ости, пустотелые, как у гусей или кур. Спина дракона иядежно защищена толстым панцирем, а по хребту так вовсе идет небольшой гребень с шипами. Дурь какая-то, он же нападает сверху, ему бы брюхо укрывать, а не спину!

Впрочем, мелькнула мысль, что я знаю о драконах?

Если драконы бьются в воздухе, то им важнее защищать спину, ведь всяк норовит ударить сверху.

Гугол взял топор, по-хозяйски обошел зверя, лезвие врубилось в тушу с неожиданной легкостью. Хлынула кровь цвета морской воды. Топор продолжал врубаться, показались ребра, широкие и тоже очень тонкие Гугол довольно заворчал, двумя мощными взмахами расширил, показалась пульсирующая темная масса блестящая, мокрая, еще живая.

– Хорошо, – прорычал Гугол и облизнулся. – Всегда ем печень дракона... Сиг, хочешь?

Сигизмунд заколебался.

– Да вроде бы надо не печень дракона, а сердце...

Гугол, пятясь, вытащил огромную массивную печень, она свисала сшироких ладоней, как будто он держал только что изловленного в теплой воде большого тюленя.

– Меньше слушай, – заявил он победно, – таких же... гм... героев. Или тех прибитеньких, которые песни складывают. Сердце дракона – звучит красивше, но печень – вкуснее!

Я подошел, оглядел гигантскую печень, предложил:

– В моем королевстве все стараются приходить к консенсусу. Не буду вам морочить голову, что это, скажу сразу: предлагаю есть печень, а рассказывать, что ели сердце. Ведь такая ли эта неправда? Вот и сердце, смотри. Но видно же, что печень – это печень...

Сквозь ужасную рану, проделанную топором Гугола, было видно и сердце: все из тугих жил, слабо дергающееся, пульсирующее, но если все то правда, что я читал в учебнике биологии про жаб, то это сердце будет биться еще сутки. Если не больше.

Багровые угли светились в полумраке, как огромные рубины. Их набралась целая россыпь, ибо Гугол, как оказалось, большой любитель поесть, одни ломти жарил на широких плоских камнях, другие нарезал кубиками и пек прямо в углях, третьи насадил на прутья и понатыкал вокруг ровной цепочкой.

Сигизмунд развел в сторонке второй костер, демонстративно сидел на камне и ритмично водил по лезвию затупившегося меча точильным камнем. Звук получался отвратительным, от него вздыбливались волосы на пуках и на затылке, а по коже пробегал мороз.

Пока мы пировали, в кустах и за деревьями трещали ветки, в нашу сторону поглядывали желтые глаза. Однако все чуяли аромат убитого дракона, убегали, а мы всю ночь слышали в темноте рычание, хруст, чавканье, сопение, топот.

Когда взошло солнце, Сигизмунд побледнел, сказал дрожащим голосом:

– Ваша милость, хорошо бы убраться. От огромного дракона остался хорошо обглоданный скелет. В истоптанной траве блестели самые крупные чешуйки с хребта. На крупных костях видны следы зубов, а мелкие зверье растащило по норам вместе с остатками мяса.

– По коням, – скомандовал я. – Это мы наелись, а они – не знаю, не знаю.

Деревья помчались мимо странные, исковерканные, как и вчерашняя крепость. Все они торчат из красного, как закат, грунта. В животе стало холодновато, я все чаще передергивал плечами, словно стряхивал чужую руку с шеи. Какие-то могучие силы здесь все порушили, скрутили в узел, сожгли, размололи в песок. Даже уничтожь весь лес, все кусты, всю траву и всех муравьев – это все понятно, такое представить могу. Хотя, правда, больше в моем мире, но, чтобы деревья Даже сейчас, спустя тысячи и тысячи лет, росли вот такие... мягко говоря, странные, боюсь сказать – мутировавшие, надо что-то большее, чем разбушевавшийся волшебник.

Над стеблями травы порхали бабочки, пролетела стрекоза. У бабочки, если глаза меня не обманули, по два крыла, да и полет какой-то правильный, не пьяное бессмысленное шараханье, как обычно.

Из норки выглянула ящерица, посмотрела на меня внимательными глазами. Я не делал угрожающих движений, она не пряталась, просто смотрела. Глаза великоваты, а лоб приподнят, нет привычной гладкой покатости.

Сигизмунд вскрикнул, соскочил на землю. Я молниеносно развернулся и с молотом в руке, озверело оглядел окрестности. Гугол тоже спрыгнул, они придали к земле.

– Что там? – закричал я нервно.

– Следы! – ответил Сигизмунд.

– Ланселота? – крикнул я с надеждой.

Гугол первым поднялся, отряхнул ладони. Перехватив мой взгляд, покачал головой.

– Разве что он стал трехпалым.

Сигизмунд поднял голову, желваки вздулись, широкие и рифленые. В глазах была злость.

– Нехорошо так говорить о крестоносце, – сказал он ледяным голосом. А потом, обращаясь ко мне, добавил со вздохом: – Но кони здесь прошли всего сутки тому. Хуже то, что поверх отпечатков копыт наложился этот трехпалый след.

Я сказал нетерпеливо:

– Тогда поехали. Мы уже близко. Нечего нам следы уток рассматривать.