Вариант номер три: Сабина убивает Бориса. Она садится в тюрьму за убийство, зато ни один любопытствующий не увидит ее вагины.

Все три варианта казались одинаково кошмарными. Она снова почувствовала, как слезы подступают к глазам. Взяла в руку телефон и еще какую-то минуту поколебалась, а затем решительно набрала номер писателя из Катовице. Ждать было нечего.

Он не отвечал. Пятый сигнал, десятый… Наконец Сабина услышала звук включающегося автоответчика и усталый голос: «Ты дозвонился Мариушу Зыгмунтовичу. Если ты мой издатель, то положи трубку, а если нет, оставь сообщение. Перезванивать не буду». И Сабина положила трубку, хоть и не была его издателем. Видимо, такая уж сегодня карма — все летит ко всем чертям.

Она тяжело опустилась на диван в раздумьях, что же, дьявол, делать дальше, — как вдруг экран ее мобильника засветился. Зыгмунтович перезванивал, несмотря на твердое заявление, что не станет этого делать.

— Я уж думал, ты не позвонишь. После того, что я написал… — начал было он флегматичным тоном.

— Мариуш! — патетически перебила его Сабина и расплакалась в трубку, точно малое дитя.

— Вот черт! — выплюнул он, до глубины души шокированный тем, что услышал. У него это в голове не укладывалось. Такие истории хороши в кинофильмах, а в жизни воспринимаются слишком уж неправдоподобно.

— Этим ты меня не утешишь… — прорыдала она. — Бога ради, Мариуш, что же мне теперь делать?

В трубке воцарилась долгая пауза. Писатель озабоченно сопел. Как помочь в такой ситуации? Где закон? Где порядок?

— Сабина, если то, о чем написал тебе этот типчик, и в самом деле правда, то, во-первых, ты еще можешь остановить эту махину. Ни одна статья пока нигде не опубликована, не было никакой утечки фотографий. Во-вторых, если это действительно так и есть, значит, этот человек нарушил закон. Он вторгся в твой домашний покой, попрал твое право на частную жизнь. Нельзя же вот так запросто затащить кого-то в постель, а потом предъявить миру фотоснимки. Должны ведь быть какие-то границы!

— Ты думаешь? — Она ухватилась за слова Зыгмунтовича, словно утопающий за соломинку. — Ты правда так думаешь?

— Конечно! — решительно ответил писатель, хотя вовсе не был в этом уверен, поскольку сам отродясь не имел дела с подобными ситуациями. — Ты ведь не политик, нет нужды за тобой надзирать. То, что ты известная личность, ни к чему тебя не обязывает. Ему пятнадцать исполнилось?

— Что? — Сабина, казалось, не поняла вопроса.

— Ну, я о том, не подпадает ли твоя интрижка под статью о педофилии.

— За кого ты меня принимаешь! — почти закричала она в трубку. — С ума сошел?! Он взрослый жеребец, ему почти тридцатник!

— Тем лучше. Закон ты не нарушила, значит, нечего совать нос в твою жизнь. Ты не совершила ничего, что могло бы оправдать такую слежку.

Сабина внимательно слушала, что он говорил.

— Ну да, — наконец возразила она, — но ведь таблоиды не соблюдают никаких границ. Максимум — заплатят мне потом компенсацию по суду. Но репутацию мою тогда уже ничто не спасет.

— Знаю, — нахмурился писатель.

Они недолго помолчали, затем он заговорил снова:

— Дай мне немного времени. Дело щекотливое. Постараюсь разузнать у знакомого юриста, что ты можешь предпринять. Разумеется, никаких фамилий. Будь спокойна, я сохраню полную конфиденциальность. — А когда она вздохнула, добавил: — Не волнуйся, вытащим мы тебя из этого. А пока веди себя как ни в чем не бывало. Не спугни зверя!

«Легко ему говорить, — подумала Сабина, когда он разъединился. — Как ни в чем не бывало…» Сначала собственная дочь уводит у нее парня, а затем оный парень оказывается ничтожной креатурой жалкой бульварной газетенки. Тем не менее Сабина была глубоко признательна Мариушу за поддержку. Сейчас она не чувствовала в себе сил в одиночку сражаться со всем этим. Она надеялась, что ему удастся что-нибудь разузнать, и тогда она сможет начать действовать. Вернее, противодействовать.

Дождь за окном прекратился. Сабина бросила взгляд на свои кроссовки для бега. Да, это лучшее, что она может сейчас сделать. Она вышла на улицу. Холодный ветер ударил в лицо, и она жадно затянулась этим ледяным воздухом, точно заядлый курильщик — первой после долгой болезни сигаретой.

Она бежала в таком быстром темпе, что, казалось, дивились даже чайки, летавшие над ее головой. Алкоголь понемногу испарялся изо всех клеток ее тела, организм что было сил боролся с накопленным стрессом.

Море лизало песок. Немного штормило, пахло водорослями и солью. Весне все не удавалось вступить в свои права — казалось, она нуждается в поддержке. Нуждалась и Сабина. Она старалась ни о чем не думать, сосредоточиться исключительно на дыхании. Вдох-выдох, вдох-выдох. Слушала, как кровь бежит по артериям, как шумит в ушах.

Она уже возвращалась назад, к дому, по собственным следам, как вдруг услышала свое имя. С лесной тропки выбежал какой-то человек.

— Подожди! Пожалуйста! — кричал он.

Это был Борис. Он бежал к ней.

— О нет! У него, сукина сына, совсем стыда нет?! — заорала Сабина и ускорилась.

Она летела во весь опор, выжимая из себя седьмой пот, а за ней, крича и размахивая руками, мчался Борис, и расстояние между ними опасно уменьшалось.

Выбежав на дорогу, ведущую к дому, Сабина помчалась со всех ног, не оглядываясь, зато ругаясь во весь голос. Добравшись до калитки, она перепрыгнула через цветник и какое-то время возилась с замком. Отперев наконец, ворвалась в дом, захлопнула за собой дверь, тяжело дыша, и, опершись спиной о стену, сползла на пол.

Не прошло и минуты, как в дверь забарабанил Борис.

— Сабина, умоляю, открой! Пожалуйста! — Он бил кулаком в дверь. — Что происходит?! Почему ты со мной не разговариваешь?!

Ей хотелось прореветь: «Вон!» — но она сидела молча. Старалась поступать по совету Зыгмунтовича: «Не спугни зверя». Хотя звук его голоса пробуждал в ней самые что ни на есть страшные инстинкты. Ей хотелось взять в кухне молоток для мяса, открыть эту долбаную дверь и лупить вслепую. Ранить его, нанести ему вред. Чтобы потекла кровь… Но она не сделала ничего. Тихо сидела в темноте, слушала, как Борис колотит в дверь, и по лицу ее бежали слезы.

Хуже всего было то, что она уже почти забыла, каково это. После того дурацкого скандала, когда ее снял на видео внук пани Ханны, городок, будто в награду за то, что она оценила его красоту, позволил ей сбросить гнетущий панцирь образа Сони Гепперт и вновь обрести себя в лице Сабины Черняк. После долгих лет терзаний в навязанной роли она наконец могла перестать неотступно следить за каждым своим шагом. Давнишние проблемы — достаточно ли хорошо она выглядит, а то ведь в любой момент кто-нибудь может ее сфотографировать; не ляпнула ли она чего-нибудь неуместного при ком-то, при ком не следовало, не то ее слова, вырванные из контекста и не профильтрованные через сито тщательной авторизации, могут зажить собственной жизнью и стать средством манипуляций, — были преданы забвению. Она перестала в любое время дня и года носить солнцезащитные очки на пол-лица, перестала кутаться в шали, делавшие ее похожей на глубоко верующую мусульманку, и пользоваться другими методами маскировки, хорошо известными публичным персонам, которым не по вкусу демонстрировать подробности своей личной жизни всякому любопытствующему. А теперь внезапно оказалось, что забытое возвращается вновь.