А дальше знаменитый на весь Париж недорогой и огромный супермаркет «Инно» и та часть «замонпарнасского Парижа», куда уж в подлинном смысле слова нога туриста и вовсе не ступала.

Иное дело, что те знаменитые персонажи, в диалоги с которыми не раз пускается тот, кто не устал перелистывать страницы былого, обитали и куда далее на юг, там, где и сейчас тишина и даже некоторое запустение, где Париж живет независимо от суеты шумного центра. Когда-то нищие «монпарно» добирались от «Ротонды» до своего знаменитого обиталища «La Ruche» («Улья») чаще всего пешком. Путь был не ближним, но, чтобы доехать до «Улья» на омнибусе линии «AN», у его жителей, надо полагать, деньги находились редко.

Когда в 1988 году я приезжал к парижскому соиздателю моей книги о Шагале, меня свозили в «Улей». Тогда меня скорее удивило, как ослепительно и безлико он отделан внутри: совершенно современное помещение – рай для художников, которым муниципалитет предоставил здесь мастерские.

Но много лет спустя, когда «Шагал» давно уже был издан, вновь подходя к этому едва подновленному снаружи и совершенно модернизированному внутри зданию на окраине – южнее Монпарнаса, в тихом, бедном и малолюдном пассаже Данциг, я опять испытал это счастливое чувство реальной встречи с реальной, овеществленной историей.

Как и Монпарнас, «Улей» – не просто символ нужды или приют, а стиль жизни, а в этом монпарнасские художники знали толк.

Прошло более ста лет с появления «Улья». Многое изменилось. Нет больше знаменитой Вожирарской бойни, чье присутствие столь неприятно оживляло тишину квартала, особенно по ночам, когда крики животных слышны были особенно страшно, а в кафе «Данциг» на того же имени улице забойщики скота в забрызганных кровью блузах пили вино у стойки рядом с испачканными в красках художниками (случались между ними – обитателями «Улья» и рабочими бойни – и жестокие ночные драки). Провинциальный покой наполняет ныне улочки, словно бы вовсе не изменившиеся за сто лет, пустые и живописные, как на фотографиях Атже. Даже машин меньше, чем обычно в Париже. Ни магазинов, ни брассри, ни контор… А тогда, в конце уже позапрошлого, XIX века, здесь попросту были пустыри, и кабачок «Данциг» был действительно единственным. Он сохранился, только буквы на вывеске сменили былую помпезную элегантность на обыденную современную графику.

В этом кабачке и началась история «Улья».

В конце 1899 года знаменитый, а ныне забытый скульптор Альфред Буше завершил работу над бюстами румынской королевской четы. Королева, весьма любившая искусства и даже (под псевдонимом Кармен Сильва) занимавшаяся скульптурой, живописью и литературой, была так довольна, что заплатила ему сверх оговоренного гонорара большую сумму и подарила в придачу элегантный экипаж – тильбюри, лошадь и роскошную упряжь.

Рассказывают, именно в этом экипаже, совершая весной 1900 года с приятелем прогулку по улице Вожирар, он добрался почти до южной границы Парижа у самых внешних укреплений. В кабачке «Данциг» за стаканом лимонада он разговорился с хозяином – уже упоминавшимся Виктором Либионом, будущим владельцем «Ротонды». На склоне лет Буше вспоминал:

Обслуживая нас, патрон понял, что мы земляки. Узнав, что у меня есть земля за границей города, он предложил мне откупить у него участок, располагавшийся вдоль улицы Данциг, чтобы улучшить свои денежные дела. Обрадовавшись возможности оказать услугу «земляку», я тотчас же согласился совершить покупку, даже не поинтересовавшись, не заложен ли участок. Мой нотариус ворчал, упрекал меня в неосмотрительности, но что вы хотите, я всегда думал: вступая в жизнь, следует растить в себе веру в идеал или в судьбу; первое труднее взрастить в себе, чем второе.

Купив пять тысяч квадратных метров земли за пять тысяч франков, Буше решил «открыть путь молодым художникам к успеху и славе», построив для них новый «городок искусства», наподобие уже существовавшего Сите-Фальгьер.

Буше купил демонтированную после закрытия Всемирной выставки 1900 года «Ротонду вин» – павильон вин из Бордо, построенную весьма причудливо и изящно по проекту Эйфеля: восьмиугольное здание венчала крыша наподобие китайских шляп. Сконструированный на металлическом каркасе, он легко монтировался заново. У входа на участок поставили кариатиды, украшавшие на той выставке павильон Перу, и решетки от павильона Женщины. Балюстрады, металлические украшения, лестницы от ротонды были переделаны с учетом нового предназначения дома.

Скульптор не приглашал архитектора или инженера, положившись целиком на свои знания. Ему помогали племянник, резчик по дереву и мастер на все руки, муж консьержки мсье Сегонде и несколько случайных каменщиков.

В здании сто сорок мастерских. На первом этаже ателье, удобные для скульпторов, – относительно выше и несколько просторнее. Лестница темного дерева вела на два верхних этажа, где располагались скромные маленькие мастерские-ячейки, действительно похожие на соты. «В этом караван-сарае моя мастерская в мансарде состояла из комнаты с большим окном и коморки, – вспоминал один из постояльцев „Улья“. – У меня был матрас, доска на козлах вместо стола, мольберт, пара стульев, чугунная печка: для работы я более ни в чем не нуждался и мог приняться за дело».

Внутри здание, лишенное каких бы то ни было удобств, напоминало, по словам Цадкина, чудовищный сыр бри, а по мнению Архипенко – грюйер (возможно, запахом?). Грязь и отсутствие всяких удобств, сонмы клопов и крыс. Вокруг со временем построили еще несколько деревянных павильонов и, разумеется, дощатую будку-туалет, к которой вела аллейка, не слишком изобретательно, но весело прозванная «Тронной». Другие аллеи назывались «Лес любви», «Липы», «Аллея цветов» и даже почему-то «Три мушкетера». Сказывались уроки отца-садовника: Буше позаботился о клумбах, газонах и деревьях. Липы и каштаны подстригли, посадили вишневые деревья, сирень, засеяли лужайки. Мсье Сегонде обязан был аккуратно заниматься поливкой. По саду бродила ослица Жанетта, заходя и в коридоры «Улья» в поисках угощенья.

Внизу – большое общее ателье, где обитатели «Улья», прозванные хозяином «милыми пчелками», могли бесплатно (точнее, за счет Буше) рисовать живую натуру – каждый день с пяти до семи. В 1905 году был устроен и небольшой выставочный зал, Le Salon de La Ruche: в нем мог показывать и продавать свои работы каждый обитатель «Улья» – ни о каком жюри не было и речи, лишь десять процентов от продажи шли в общий котел.

На выставках нередко устраивались импровизированные концерты, что, вероятно, подтолкнуло Буше возвести в середине сада и театр на триста мест. На представления приходили не только обитатели «Улья», но многие жители квартала, платил каждый, сколько желал и мог. Премьера состоялась в ноябре 1908 года – давали «Британика» Расина. Костюмы и декорации рисовали художники из «Улья». Концерты, вечера декламации режиссировал сам Буше.

Плату за аренду мастерских Буше назначил мизерную – пятьдесят франков в год за скульптурные на первом этаже и сто пятьдесят – за верхние и те ателье, что располагались в отдельных маленьких домиках, один из которых, называвшийся Павильон Принцев, имел даже террасу.

О деньгах за аренду Буше никогда не напоминал, и многие, у кого денег не было, или те, кто очень не хотел платить, жили, по сути дела, даром.