Однако теперь, когда Москва потребовала от "Господина Великого Новгорода" уплаты черного бора, он заартачился. Отказался нести дополнительное бремя. В прежнее время Москва силой вынудила бы новгородские власти подчиниться её требованиям, но сейчас, после поражения под Перевицком, этих сил ей недоставало. Более того, почуяли слабость Москвы и новгородские ушкуйники. Эти разбойники на лодиях устремились вниз по Волге грабить всех и вся, в том числе и московские владения. Для обуздания ушкуйников требовалась немалая сила, но в условиях розни с Рязанью московским властям невозможно было даже покончить с разбоями.

Из Москвы в Переяславль прибыло посольство — выкупать пленных, договариваться о мире и любви. Олег заломил за пленных такой выкуп, что московиты досадливо кряхтели да воротили носы. Потребовал Олег и значительных территориальных уступок — возврата Рязани нескольких волостей на порубежье Оки. Посольство убыло ни с чем.

Неуступчив был Олег и в переговорах со вторым московским посольством.

При этом князь Олег, принимая обычно горделивых московитов, а теперь куда более учтивых и смиренных, не тратил много времени на переговоры с ними. Он внимательно выслушивал их предложения, все время помалкивая, когда же посольники выговаривались и, видя задумчивость и как бы согласие князя, уже готовы были поверить в свой успех, князь повергал их в растерянность кратким отрицательным ответом. Свое "нет" он говорил совсем тихо, будто бы речь шла о пустяках, но в этом тихом звучании московитам слышался устрашающий рык льва.

Такое поведение Олега Ивановича диктовалось тонким политическим расчетом. Рязанский князь знал, что князь Дмитрий снарядит к нему новое посольство, что он вынужден будет идти на уступки, ибо в противном случае, враждуя с Рязанью, московский князь может даже лишиться великого княжения Владимирского, на которое уже давно посягает Михаил Тверской, а теперь ещё и суздальский князь Борис Константинович, который, по милости хана, сел на Нижнем Новгороде.

Однажды рано поутру — дело было по осени — в спальню вошел постельничий и, разбудив князя, доложил: из Москвы едет посольство. "Хорошо, — подумал Олег, умываясь над медным тазом и давая слугам одеть себя. — Дмитрий упорно ищет согласия со мной. Стало быть, не зря я требую с него достойного выкупа за пленных и возврата рязанцам нескольких волостей…". Решив в уме, что и впредь будет твердо стоять на своем, осведомился:

— Кто во главе посольства?

— Преподобный Сергий Радонежский.

Князь, уже одетый и направивший было стопы в крестовую палату, помешкал:

— Я не ослышался? Отец Сергий?

— Не ослышался, господине. Отец Сергий.

Олег Иванович постоял, опустив голову. Итак, московский князь прибег к посредничеству святого Сергия, о котором ходили удивительные легенды. Одна из них — в день Куликовской битвы преподобный Сергий служил молебен в своей обители на Маковце, молитвами укрепляя боевой дух православных, и, когда на поле боя кто-то из русских воевод пал смертью, он, находясь на расстоянии нескольких сотен верст от поля битвы, силой своего ясновидения прозревая ход сражения, вслух произносил имена погибших.

— Гм… Мудр князь Дмитрей. Знает, кого послать. Ишь, ловок! Видать, крепко, крепко его поджало… Что ж, упремся! Своего не упустим. Своего-то нельзя упускать?

— Никак нельзя, — подтвердил постельничий.

Князь все ещё стоял, размышляя. С одной стороны — великая честь принять святого, с другой — ясно же, отец Сергий прибывает на Рязань по просьбе московского князя защищать московские, а не рязанские интересы. Ведь маковецкая обитель располагается на территории Серпуховского княжества, которое входит в состав Московской земли.

Распорядясь пригласить к нему владыку Феоктиста, рукоположенного епископом Рязанско-Муромской епархии минувшим летом, князь отправился в моленную палату.

Моленная палата освещена лампадами и свечами. Домашний поп, дьяки, слуги — уже на месте. Благословляя, священник прикладывает серебряный крест к челу, подбородку, щекам князя и тот, поцеловав крест, выждав, когда священник благословит княгиню, княжича Федора и всех, кто пришел в крестовую палату, приступает к молению.

Однако князь ещё рассеян, весть о прибытии очередного посольства из Москвы продолжает занимать его ум. Он слегка озадачен — как тут не призадуматься, коль московские правители прибегают к посредничеству отца Сергия? С легкой руки маковецкого игумена они уже не раз добивались выдающихся успехов — та же донская победа над Мамаем одержана с его благословения. И вот теперь отец Сергий на пути в Переяславль… С чем он едет? Чьими интересами станет руководствоваться в качестве главного посольника?

В то же время Олег Иванович ощущает тонкую радость. До сих пор он лишь слышал о духовных подвигах старца, о его даре провидца и целителя, о его святости, а теперь свидится с ним…

Некоторое время мысли о предстоящем приезде московского посольства мешают ему сосредоточиться на молитве, раздробляют внимание. Он молится, не вникая чувством в каждое слово, не возбудя в душе самоуничижения и благоговейного страха перед Господом Богом. А это значит, что моление его пройдет без пользы для души и дела. Чтобы полностью переключить внимание на образ Спасителя, перед которым стоит, он прибегает к мысли о том, что не князь Московский послал отца Сергия на Рязань, а нечто высшее. Отец Сергий едет на Рязань по внушению свыше, ибо все, что делает святой, делает по воле Всевышнего. Постепенно князь погружается в молитву всей душой, доводя мысль каждого слова до глубины сердца, до той глубины, когда сердце, подобно бутону цветка, раскрывается благодарно и благоговейно и как бы исполняется светом чувств. И когда он повторяет мысленно вместе со священником слова "Да будет воля Твоя", — он уже знает, что участь его в Господней воле, и мысль об этом его успокаивает. На душе становится тепло, и когда, окончив молитву, он снова вспоминает о скором прибытии отца Сергия в Рязанскую землю, ему уже хочется как можно скорого свидания с ним.

Феоктист стар, широк в кости, но худ и сух. Лицо его синюшное, дышит со свистом, а то и хрипом, страдает приступами удушья. Бывает, что приступ случается ночью, он сидит на постели, опираясь костлявыми руками о кровать, ловит ртом воздух. Но страха в глазах никогда нет — не боится смерти, готовится к ней, премного постясь, ещё ревностнее, чем прежде, молясь и усмиряя в себе остатки гордыни. Он на склоне лет вообще ничего не боится (кроме прегрешений) и судит обо всем трезво, строго, порой сурово, но с доброжеланием. Он деятелен — недавно рукоположенный в сан епископа на Рязанско-Муромскую кафедру, уже успел навести порядок в церковных делах епархии, запущенных за пять лет отсутствия в ней владыки.

Сидя напротив князя в натопленной палате и тяжело дыша, Феоктист перебирает четки и смотрит на Олега Ивановича добросердечно, отечески, слегка как бы и покровительственно. Он — исповедник князя, духовный его отец. Уже успел познать сложную натуру князя со всеми её извивами, но сам для духовного сына — ещё загадка. Ибо, чутко относясь к внутреннему миру окружающих его людей, Феоктист тщательно оберегает свой собственный от внешних прикосновений.