Таблица 13.4

Распределение интеллигенции по профессиям, 1959 г.

Примечание. Данные советской переписи на 1959 год, в отличие от 1926 года, не отграничивают местные национальности от русских и украинцев, татар и других при составлении таблиц, чтобы не представлять значимой информации, касающейся только местной интеллигенции в наличных отчетах.

Источник: «Казахская ССР». Итоги всесоюзной переписи населения 1959 года. М.: Центральное статистическое управление при Совете министров СССР, 1962. С. 112–115; «Киргизская ССР». Там же. 1963. С. 77–80; «Таджикская ССР». Там же. 1963. С. 75–78; «Туркменская ССР». Там же. 1963. С. 79–82; «Узбекская ССР». Там же. 1962. С. 86–89.

Такие сравнения предполагают, что за прошедшие сто лет славяне заняли многие должности, которые могли бы отойти казахам или их соотечественникам на юге. Но образованные жители и иммигранты оставались поразительно отчужденными, пренебрегая взаимным обогащением, возможным между интеллектуалами. В результате местная интеллигенция не интегрируется в русскую систему, несмотря на продолжающееся давление властей с целью побудить ее двигаться в этом направлении. Среднеазиатская интеллигенция видела свое предназначение в руководстве интеллектуальным развитием своего региона после третьего десятилетия XX века, но она пошла по пути, который ей в конечном счете был навязан русскими.

Мало где литературе придается такое же значение, как в Средней Азии. Здесь могучие и кроткие в течение веков сочиняли, декламировали, слушали и читали, жили поэзией, которая оставалась их постоянным спутником. Литература стала неотъемлемой частью не только торжеств и церемоний, но и обыденной жизни как первейшая эстетическая потребность.

В прошлом «литература» и «поэзия» рассматривались в Средней Азии как синонимы, поскольку письменная проза существовала лишь как причуда, прежде чем в первой декаде XX столетия не достигла состояния, которое гарантировало бы ее принятие образованными читателями или писателями. Люди полагали, что любое чувство, которое требовало литературного выражения и могло заинтересовать аудиторию, заслуживало стихотворства. Многие свидетели таких драматических эпизодов далекого прошлого, как падение Чимкента или Ташкента, пренебрегали записями своих наблюдений только потому, что им не хватало таланта изложить их в надлежащем виде, в поэтической форме. Поэтическая традиция была всеобъемлющей, предписывая форму, размер, тематику и даже само слово, и чрезмерное бремя великого литературного наследия ощущалось каждым, кто серьезно занимался писательством. Следование этой традиции стало с давних пор не только модным, но и обязательным.

В поисках прекрасного лирические поэты описывали времена года и ландшафт, чувства и переживания и, конечно, женскую грацию. Однако, помимо творения прекрасного и связанного с ним наслаждения, поэты часто выходили за пределы чистого искусства, сочиняя строки для поучения, прославления благочестия или идеологической лояльности, идентификации своих этнических и национальных пристрастий или воздействия на социальную или политическую обстановку.

В годы, предшествовавшие осаде русской армией Ташкента, воинственно настроенные среднеазиатские поэты боролись против нашествия чужеземцев, воодушевляя своих храбрых юношей и призывая соперничающих лидеров Западного Туркестана следовать в битве примеру широкого литературного наступления на врага посредством песен и стихов. Первой откликнулась на русское вторжение поэзия кочевников, которые обитали на степных границах. С начала XIX столетия многие пастбища оказались за линией царских фортов, перемещавшихся внутрь Средней Азии от северных границ. Когда разразилась война, поэтов воодушевляли темы сопротивления захватчикам, бездарные местные военачальники вызывали их сарказм. Но еще задолго до этой трагедии поэзия выражала отчаяние в связи с исчезновением вольной жизни, в преддверии воинственной «европеизации», поработившей бескрайние степи.

Поэзия того времени внесла уникальный вклад в отображение исторических событий и настроений коренного населения. Местный поэт хорошо понимал, что для родовых вождей в степях, сталкивающихся со многими угрозами сразу, вопросом жизни и смерти становилось эффективное сопротивление врагу, который в конечном счете оказался наибольшим злом.

Мусабай, акын (жырау) из Казалы (Казалинск), поведал, как превозмог это испытание один прославленный казахский вождь Джанходжа Нурмухамедов (ум. 1860). Он вел свой жуз от юго-западного побережья Аральского моря к низовьям Сырдарьи и далее в Каракумы, соперничая с традиционными антагонистами, «черными сартами» (кара сарт) – хивинскими узбеками, каракалпаками и туркменами. Джанходжа быстро осознал, что вторжение русских представляет даже большую угрозу для его народа, чем «черные сарты». В поэме Мусабая «Дума о Джанходжа-батыре» казахский герой разъясняет соплеменникам, почему они должны сражаться и как относиться к новому врагу.

А потом взял и обезглавил их.

Отображая, как Джанходжа Нурмухамедов обучал сражаться молодых воинов, эта поэма в 170 строк также рассказывает о сборе русских войск и непонятном отказе Хивы и Бухары откликнуться на призывы казахского военачальника о помощи в деле, которое фактически служило их собственным интересам. Последний бой казахский герой Джанходжа по иронии судьбы ведет против соперничающего с ним отряда казахов после того, как был вытеснен с родной земли русскими войсками. Поэма повествует о провале усилий Джанходжи, его трагической смерти почти в одиночку и безнадежном сопротивлении храбрых, но разрозненных среднеазиатских лидеров, когда их злейшими врагами, как всегда бывает в гражданской войне, оказываются соотечественники, безразличные к внешней опасности. Мусабай саркастически описывает местного ренегата, который ведет русские войска на казахскую крепость в пустыне. Такое предательство объясняет бессилие кочевников в борьбе против хорошо организованного вторжения неверных, которое имело место в XIX столетии.

Междоусобные конфликты, характеризующие большую часть XIX века, не всегда мешали военному сотрудничеству между родами и этническими группами. Оборона Ташкента показала пример объединения среднеазиатских войск, состоявших из узбеков, таджиков, киргизов и представителей других национальностей, которые приняли участие в последней, но безуспешной битве за город.