Защитникам воздвигнут достойный литературный памятник – историко-эпическая поэма муллы Халибая Мамбетова (р. 1856) «Завоевания русских армий в период 1852–1855 гг. в Туркестане» (1885). В ней соседствуют стихи и проза. Мамбетов пользуется языком, богатым кыпчакскими и «тюркскими» идиомами. Присутствуют в нем и русские элементы. Примером может служить следующий прозаический отрывок: «Ташкентцы ликовали, обрадованные прибытием Ширали [бухарский представитель], звуки карнаи и сурнаи походили на павлина; стреляли пушки; видя это, Черняев построил свои войска, они играли на карнаи и сурнаи, издавая звуки, похожие на крик павлина, и кричали «ура, ура»; гремели пушки, китайские мушкеты, западноевропейские ружья. Вдруг открыла огонь огромная черная пушка, они побежали, чтобы пробиться в город. Но мулла Салих-бек Ахун, не мешкая, вступил в бой с неверными, как глава всей мусульманской армии».

Поэтам сопротивления противостоят в определенной степени некоторые рифмоплеты, которые занимали в отношении захватчиков дипломатическую позицию, одновременно высмеивая то, что они называли трусостью воинов, и прославляя завоевателей из России. Оды победителям были одно время распространены настолько, что создавалось ошибочное впечатление, будто такие панегирики, представлявшие собой лишь один из традиционных жанров среднеазиатской поэзии, составляют основное содержание местной литературы. На самом деле в течение всего столетия после захвата русскими Ташкента стихи такого рода, искусственные по духу, намеренно поощрялись в качестве ритуального восхищения царями, партийными секретарями или русской культурой. То, что комплементарные стихи, написанные в 1865 году, которые высмеивали собственные армии, предназначались в равной степени для потребления как русских, так и местных жителей, вполне возможно. Однако по крайней мере один пример из военной поэзии «Приход русских» (1891) со всей очевидностью также свидетельствует о негодовании горожан в адрес бездарных защитников, которые до падения Ташкента слишком рьяно отстаивали свое право управлять:

После падения Ташкента русское наступление в Средней Азии энергично развивалось по всем направлениям, что служило предостережением о грозной опасности для эмирата и ханств (Бухара, Хива и Коканд), а также оставшихся кочевников. Тем не менее соперничающие кланы не смогли объединиться. Поэты, такие как образованный туркмен Гаиб Берды Мыскин Клыч (мулла Клыч) (1845–1905), увековечивший в стихах кровавую резню русскими туркменского населения Гёк-Тепе, составили перечень военных поражений и жестоких подавлений. Один нюанс, характерный для городов с прочными мусульманскими традициями, следует выделить особо. Он заключался в подчеркивании того, что русское вторжение явилось религиозной войной, позорящей ислам:

Туркменский поэт Кёр-Молла (1874–1934) писал:

Печальная сага о поражениях, подобно воспеванию легендарных побед над могущественными властителями прошлого, отображалась главным образом в стихах и исторических хрониках. Они творились художниками, чьи представления о том, что прекрасно и правильно, значительно влияли на изложение. Форма, которой пользовались авторы, разнилась в основном в построении стихотворных и прозаических отрывков, в пропорции стихов к прозе, чагатайского языка к персидскому, но ни один среднеазиатский историк, заслуживающий этого звания, не пренебрегал в своем повествовании стихами.

Авторы оттачивали свой талант, слагая стихи об эпохальных событиях. Так, мулла Шамси (мулла Шавки) написал «Джангнаме» («Книга о войне») в 1852 году о кыпчакском восстании. Имелось и чагатайское «Шахнаме» («Книга о шахах»), написанное в 1875 году и посвященное всей истории Кокандского ханства, вплоть до восшествия на престол Худояра. Другое короткое творение на персидском языке вышло из-под пера мирзы Мухаммада Абдель'азима Сами Бустани. Его «Гробница царей» подробно описывала взгляды мангутских эмиров на события в Бухаре и их роль в них.

Были и исторические хроники, которые автор, почти всегда поэт, расцвечивал собственными или заимствованными стихами. Вот каким остроумным бейтом, высмеивающим ограниченность ученых мужей, закончил свою «Историю Туркестана» (1915) мулла Алим Махмуд Хаджи:

Кругозор муллы Алима Хаджи был гораздо шире, чем у тех ученых мужей, которые высмеивались в этих стихах. В своем 215-страничном произведении, написанном на чагатайском языке, он попытался по завершении изложения истории Ферганы (Коканда) коротко осветить также события в Бухаре и Хиве.

Во второй половине XIX века в среднеазиатских государствах люди, обладавшие определенным опытом, писали династические летописи вплоть до последних правящих монархов. Хиве повезло больше других в этом отношении, благодаря судебным секретарям, которые довели историю древнего ханства до 1918 года. Таковы хроника на чагатайском языке «Рай блаженства», созданная Шир Мухаммадом Мунисом Херезми (1778–1829), а также произведения его последователей – «Свидетель блаженства» Мухаммада Ризы Ир-Нийаз-бека Агахи и «Генеалогия шахов Хорезма» Мухаммада Юсуфа Баяни. Авторы не только охватили исторические события, но процитировали многие поэмы и бейты, которые придали их работам большую художественность. Подобным же образом оформлено сочинение на персидском языке «История Шахруха» муллы Ниязи Мухаммада Коканди об истории триумфов и бедствий Коканда вплоть до 1871 года. Автор включает в повествование стихи на чагатайском и персидском языках. Что касается Бухары, то среди нескольких хроник, украшенных стихами, две были созданы тем же мирзой Бустани, который написал «Гробницу царей». Из остальных следует выделить 298-листное сочинение на персидском языке «Шахский подарок» (1902–1903). А также 75-листное сочинение, тоже на персидском языке (1906–1907), «История Мангутских султанов, которые правили в Священной Бухаре».