Первый министр Ее Величества понимал: если королева узнает, что он вел переговоры с испанцами за ее спиной, ему не поздоровится. Поэтому Бёрли постарался замести следы. Он просит королеву об аудиенции, в ходе которой, аккуратно преуменьшив масштаб собственного участия, сообщает не совсем правдивые сведения: якобы Андрада прибыл в Англию неожиданно и является посланником Филиппа II, который желал бы заключить мирный договор. Что Ее Величество прикажет делать? Королева несколько удивилась. Что ж, нужно послать к заключенному Миллса с новым списком вопросов, на которые тот должен ответить. Однако не на португальском — этого языка не знали ни Елизавета, ни Бёрли, — а по-французски или по-итальянски[821].

В конце концов Андраду выпустили из тюрьмы и установили за ним слежку. Португалец некоторое время жил у Лопеса, но поздним вечером 24 апреля 1593 года ему удалось ускользнуть и бежать из английской столицы через Кале в Брюссель. Больше в Англию он не вернется[822]. В декабре его заметили во Флиссингене, а потом — в Амстердаме. Он продолжал выдавать себя за дипломатического посланника дона Антонио, однако маска была сорвана: Андрада был опасным шпионом на службе у Филиппа II. Одно только не давало покоя Бёрли: Лопес, как кажется, обращался с ним слишком уж любезно, а значит, мог знать о тайном «заигрывании» первого министра с испанским королем. Эта потенциальная зацепка не могла его не тревожить[823].

Громкое обвинение в измене против королевского лекаря выдвигает не Бёрли, а победоносный Эссекс, тем самым впервые проявив себя как серьезный политик. На подобную метаморфозу ему потребовался удручающе долгий срок: с тех пор, как попытка взять Руан при помощи осадных лестниц закончилась фиаско, рассчитывать на дальнейшее продвижение герцогу не приходилось. В те двадцать месяцев, что прошли с момента его возвращения из Франции, он во время официальных приемов исполнял роль сугубо декоративную[824].

Чтобы возвысить Эссекса до уровня, равного ей на приемах, Елизавета разрешила ему оставаться в королевском дворце в тех же покоях, где некогда проживал Лестер, и занять особняк Лестера на улице Стрэнд, который Эссекс тут же окрестил собственным именем. В связи с тем, что все имущество и произведения искусства, которыми владел отчим Эссекса, распродали на аукционе, королева одолжила фавориту мебель, а потом даже повелела, чтобы ему выдали ключи от загородного дома Лестера в Уонстеде. Но все его просьбы о покровительстве для него или продвижении его друзей игнорировались[825].

В связи со вспышкой чумы празднование Рождества 1593 года проходило в относительно узком кругу придворных. Из Виндзорского замка в Хэмптон-корт Елизавета переезжает вскоре после того, как завершает свой перевод «Утешения философией». Тем не менее ее все еще терзают периодические приступы меланхолии. На второй день Рождества, в День подарков, прибыл Роберт Кэри. Придворных он застал в приемном зале за танцами, согласно обычаю, а вот Елизавета пребывала в отвратительном настроении и из опочивальни не выходила[826]. В Крещенский сочельник ей все же пришлось прервать свое затворничество и принять Бернхарда Ангальтского, младшего брата принца Кристиана Ангальтского. Бернхард в ходе осады Руана командовал отрядом немецких рейтаров Генриха IV. В тот вечер королева посетила представление, а после решила посмотреть на танцы и засиделась до часу ночи[827]. Как сообщает Энтони Стэнден, один из главных шпионов Уолсингема, который отличался сомнительной репутацией: «Восседала государыня на высоком престоле в богатом уборе». Подле нее стоял высокий, стройный и гладковыбритый, не считая острых усиков, Эссекс, «с которым она предавалась ласковому и благосклонному общению»[828].

Эти слова Стэндена часто толкуются неверно. Елизавета представляется сексуально озабоченной старой девой, которая в открытую флиртует с мужчиной вдвое младше ее, целуя и даже лаская его[829]. На основе одного только приведенного выше пассажа писатель и биограф Литон Стрейчи выдумал целую историю: «От лести Эссекса сердце королевы таяло, а стоило ей коснуться своими длинными пальцами его шеи, как все ее естество будоражило желание плоти, описать которое она была бы не в силах»[830].

Но во фразе «предаваться общению» нет никакого сексуального подтекста, и речь идет исключительно об обмене мыслями, планами, возможно, что и заинтересованными взглядами; видимо, что-то подобное и пытался сказать Стэнден. Вне всякого сомнения, общество Эссекса было Елизавете по душе. Его внимание воодушевляло, с ним она чувствовала себя помолодевшей. Но как бы сильно королева ни привязалась к нему, Эссекс был не Лестер, которого Елизавета действительно несколько раз целовала и нежно гладила на людях. Совсем недавно она всерьез поссорилась с молодым фаворитом. И неудивительно, ибо весь двор гудел от слухов, что полку пациентов Лопеса прибыло и теперь у него (вот какая неловкость) лечится от венерического заболевания сам Эссекс[831].

Вероятно, Елизавете просто нравилось дергать за ниточки, заставляя фаворита исполнять ее прихоти. О содержании их беседы тем вечером нам ничего не известно, однако приблизительно в это время Эссекс начинает просить королеву за своего нового друга и советника Фрэнсиса Бэкона[832]. Бэкон, блестящий юрист и эрудит, претендовал на высокую должность королевского прокурора, которую вот-вот должен был оставить сэр Томас Эгертон. Если Эссекс и заговорил об этой теме, то Елизавета, скорее всего, ответила уклончиво. Устраивать карьеру Бэкону ей претило — он в свое время вызвал ее неудовольствие, выступив в парламенте в защиту интересов налогоплательщиков против высоких военных налогов[833].