С конца 1990-х в религиозной жизни КНДР наметились серьезные перемены: христианство, казалось бы, то ли давно искорененное, то ли полностью взятое под контроль, проникало в страну нелегально. Все больше южнокорейских миссионеров направляется в северо-восточный Китай, примыкающий к почти бесконтрольной границе с КНДР. Эти миссионеры в подавляющем большинстве представляют различные протестантские конфессии. Южнокорейское церковное присутствие в приграничных районах Китая стало заметным еще в начале 1990-х, хотя на первых порах миссионеры занимались не оказавшимися там гражданами КНДР, а местными этническими корейцами.

В середине-конце 1990-х годов в КНР двинулись сотни тысяч северокорейских беженцев, искавших там спасения от голода, и миссионеры стали активно работать с ними. Их миссия оказалась на удивление успешной. Это понятно: христианские организации и их активисты относились к числу тех немногих, кто тогда уделял беженцам внимание и пытался помочь им. Миссионеры кормили беженцев, давали им работу, временами прятали от китайской полиции, которая пусть и довольно вяло, но пыталась отлавливать нелегальных мигрантов. Результатом стал рост интереса беженцев к христианству, часто показной, но временами – и вполне искренний. Новообращенные северокорейцы часто возвращаются в свою страну, привозя туда Библию и иную религиозную литературу. Любопытно, что в последнее время миссионеры в своей работе нередко используют упомянутый выше очень качественный северокорейский перевод Библии. Некоторые из верующих беженцев перед возвращением прошли и ускоренную миссионерскую подготовку и фактически отправлены в КНДР как миссионеры-нелегалы. Несмотря на заметное ужесточение пограничного контроля после 2011–2012 годов, профессиональные контрабандисты по-прежнему пересекают границу без особых проблем, так что базирующиеся в Китае проповедники поддерживают контакты со своими единоверцами на территории КНДР.

Северокорейские власти очень серьезно относятся к распространению в стране нелегального христианства, особенно протестантизма, который в их глазах является не более чем инструментом американской и южнокорейской внешней политики. Именно выявление контактов с иностранными миссионерами является одной из важнейших задач, которые решают сотрудники северокорейских спецслужб в фильтрационных лагерях, в которых допрашивают возвращенных назад в КНДР из Китая беженцев. В последние годы довольно часто появляются сообщения о растущем в КНДР христианском подполье. Увы, эти сообщения нельзя проверить, однако в самом факте существования нелегальных христианских групп сомневаться не приходится. Масштабы подполья не следует преувеличивать, да и усилия его участников направлены почти исключительно на выживание. И тем не менее христианам удалось то, о чем не могут и мечтать представители иных оппозиционных сил: они создали в КНДР нелегальные общественные структуры.

Примечательно также, насколько успешен протестантизм среди живущих на Юге беженцев из Северной Кореи, многие из которых обратились в веру в первые месяцы своего пребывания. Отчасти это также можно объяснить активным вовлечением правых христиан в работу с беженцами, в то время как светские леваки, да и южнокорейское общество в целом, вообще равнодушны, если не враждебны, к выходцам с Севера. При этом надо отметить, что северокорейцы отличаются повышенной тягой к религии.

Середина 1980-х – эпоха ранней перестройки – была временем бума телемостов между представителями советской и американской общественности. Во время одного из таких телемостов и прозвучала ставшая крылатой фраза: «В СССР секса нет!» (я в курсе, что сказано было нечто иное, но в истории фраза осталась именно в таком, вырванном из контекста, виде).

Ранний коммунизм был идеологией не только профеминистской, но и на редкость открытой в вопросах сексуальности, однако продолжалось это недолго. С 1930-х годов официальная позиция советских властей становилась все более пуританской, и теория «стакана воды» Александры Коллонтай была отвергнута как несоответствующая интересам государства (ее автора, впрочем, отправили служить интересам государства на дипломатическом поприще, и с этой задачей бывшая неистовая феминистка, как известно, справилась блестяще). Однако позиция советских чиновников и идеологов была весьма умеренной по сравнению с рвением их северокорейских коллег. Иногда создается впечатление, что в Северной Корее времен Ким Ир Сена, то есть в КНДР 1960–1990 годов, действительно «не было секса». Но это не так…

Еще в 1980-х годах моя коллега, которой тогда было чуть больше 20, несколько месяцев проработала переводчиком на совместном предприятии Северной Кореи и Советского Союза. Как и большинство моих сверстниц-студенток, она ни в коем случае не была ханжой и не вела монашеский образ жизни (что бы там ни говорили на телемостах, сексуальная революция в СССР произошла задолго до 1980 года). Однако ее шокировал тот интерес к сексуальной тематике, который проявляли работавшие с ней северокорейские барышни-переводчицы. Когда девушки оставались наедине со своими советскими сверстницами, они старались как можно больше узнать о сексуальных привычках тогдашней советской молодежи, а также живо и весьма откровенно обсуждали сексуальные темы между собой. Вид слегка зацикленных на вопросах секса северокорейских девушек из элитных семей (из других семей в иняз в КНДР не попадают) произвел на мою знакомую неизгладимое впечатление: это никак не вязалось с более или менее укоренившимся в СССР к концу советской эпохи представлением о северокорейцах как о ходящих строем роботах.

Официальное отношение к сексуальным темам, конечно, иное, и либерализмом не отличается. Как знает каждый читатель северокорейских романов, сексуальное влечение неизменно ассоциируется в этих текстах с отрицательными персонажами. Американских солдат-садистов, коварных японских жандармов, жестоких помещиков и подлых южнокорейских капиталистов можно и даже нужно изображать похотливыми. Положительные же персонажи – простые, искренние, трудолюбивые северные корейцы – должны быть полностью свободны от таких низменных побуждений. Их любовь всегда «чиста», в ней нет ни малейшего намека на плотское влечение. Северокорейское общество в официальной литературе и искусстве изображалось полностью бесполым вплоть до 1990-х годов.

Сексуальная жизнь простых северокорейцев по меркам иных стран действительно регулируется жестко, однако эта запретительная конфуцианская мораль никогда не была обязательной для всех: ограничения в основном касались женщин и простолюдинов. В старой Корее в среде мужской элиты сексуальные похождения считались естественным и даже похвальным занятием (постольку, поскольку они не мешали выполнению служебных и иных высших обязанностей), а куртизанки и наложницы были средством воплощения сексуальных фантазий сильных мира сего. В какой-то степени это относится и к современной Северной Корее. Истории о сексуальных забавах золотой молодежи Пхеньяна рассказывались и пересказывались десятилетиями, да и сам Полководец Ким Чен Ир отличался немалым женолюбием, о чем свидетельствует длинный список детей, которых ему родили его многочисленные подруги.

Исследования моего аспиранта заставили меня еще сильнее усомниться в провозглашаемой в КНДР «сексуальной чистоте», по крайней мере в отношении элиты. Само исследование не имело ничего общего с сексуальностью; оно было посвящено северокорейской литературе 1950-х годов. Однако в ходе исследования аспирант собрал значительный объем первичных материалов, включая личные письма, интервью и неопубликованные личные записи. Среди прочего из этих документов следует, что сексуальные нравы богемы Пхеньяна в 1950-х годах не так уж сильно отличались от нравов голливудской богемы в ту же эпоху. В обоих случаях на публику проповедовали «высокие» стандарты, но за возвышенно-пуританской риторикой скрывалась совершенно иная реальность. Некоторые свидетельства заставляют меня подозревать, что так обстояли дела среди пхеньянской элиты и богемы и в последующие десятилетия. Кстати сказать, эти письма и материалы мы тогда решили не предавать гласности, ибо полагали, что альковные дела людей, особенно талантливых и заслуженно известных, не должны без крайней надобности становиться объектом публичного обсуждения.