булку хлеборез режет семь раз, шесть вдоль и один поперек. Ну-ка, сколько он получает кусков?

— Четырнадцать, — автоматически ответил я.

— Умный ты парень, верно, четырнадцать. А ведь он может и семь раз вдоль черкануть, а? Сколько получится?

— Шестнадцать. К чему ты это, уважаемый?

— А к тому, что после нарезки никто булками уже не считает, счет по кускам идет. Если тысячу булок хлеба раскромсать на четырнадцать кусков, то получится четырнадцать тысяч кусков хлеба. А разделай восемьсот семьдесят пять булок на шестнадцать кусков? Получишь те же четырнадцать тысяч ломтей. Так зачем тратиться и покупать лишние сто двадцать пять булок? Это больше двух тыщ рублей в день. В месяц шестьдесят с гаком. Даже пополам с поставщиком, вот тебе и месячная зарплата вертухая. И что, ты правда считаешь, начальник отойдет от этой маленькой, но кормушки?

— Ну, с начальником я договорюсь, это я могу гарантировать.

— Ну хорошо, согласен, только ты так и не сказал формально, что ты хочешь от меня. Свое предложение ты озвучил, а взамен чего ждешь?

— Ты дедушка, может все же имя мне скажешь? Ты то меня знаешь, а вот я к тебе все никак обращение не подберу.

— Зови меня Художник. Хотя я уже и с дедушкой в твоем обращении привык, меня так никто еще не называл, прям растрогал ты меня.

— Принято. Итак, уважаемый Художник, если я правильно выводы сделал, то прям ссориться из-за меня с твоими заказчиками ты разумеется не станешь. А вот некоторую халатность проявить можешь. Мы сейчас с твоими ребятишками тут поспаррингуемся, несколько раундов, можем один на один, можешь пару-тройку выставить. Только учти, я все же не боец, а тем более на улицах в жизни не дрался. Но мне и самому интересно. Главное, чтобы до смертоубийства не дошло. Если, вернее, когда я на бетон упаду, чтобы ты своих людей отогнал. К этому моменту у меня уже полагаю достаточно синяков будет, чтобы завтра твои заказчики удовлетворены были. И после этого спарринга твои люди больше мне не докучают. — Мне в голову пришла еще одна мысль, — а мы с тобой после этого можем пообщаться по поводу совместного бизнеса. Мне кажется, тематический ресторан «Зона» будет популярностью пользоваться.

— Интересный ты фрукт, Максим, владелец «Максима». А не кажется ли тебе, что я все это могу получить, и даже больше, если все же фокус со спичечками проверну? Ты же уже к полуночи все будешь готов мне отдать, лишь бы тебя под нары отдышаться отпустили. А гарантией исполнения обещаний станет видео. Я же не зря тебе про интернет и смарт телеки говорил. Есть, есть у нас тут и телефоны с камерами, и операторы, которые снимут твои забавы. Я та сам не сторонник таких развлечений, я на это непотребство смотреть не буду. Но среди твоих знакомцев уверен найдутся любители, кто твое сольное выступление себе в телефончик скачает и мерзко хихикать будет при встрече.

Если бы Художник сам не поднял эту тему и согласился на мое предложение, я бы наверное, не поверил. Пока все хорошо, главное не испортить текущее положение.

— Дедушка, позволь я тебя все же так буду называть, тем более ты говоришь, что не против. Так вот, дедушка, я если правильно себе тебя срисовал, то ты жесткий и импульсивный человек. Я бы в жизни не рискнул тебя в угол загнать. Ты в такой ситуации, полагаю, и на здравый смысл можешь наплевать, и сделаешь так, как считаешь правильным, а не так, как выгодно. Я прав?

— Погоди секунду, — жестом Художник привлек внимание стоящих у скамьи громил, — пойдите поиграйте, и людям скажите, пусть погуляют, а то прогулка скоро закончится, а они воздухом не подышали.

Подождав, пока громилы отошли от скамейки, он продолжил:

— Это что же может меня, по твоему мнению, в угол загнать? Заинтриговал, надо признаться, ты мне все больше и больше интересен становишься.

Я чуть помедлил предельно четко формулируя в голове мысль.

— Я не знаю ни тюремных, ни блатных или как там они называются порядков и не очень разбираюсь в системе ценностей, по которой живет тюрьма. Но того, что я знаю, достаточно, чтобы понимать, что мужчина, вступивший в однополую связь перестает быть уважаемым. Скажем так, принимающая сторона процесса перестает быть уважаемой, верно?

— Перестает быть уважаемым! — Старик расхохотался. — Точно, перестает быть уважаемой! Ну ну. Дальше!

— А если контакт произошел непреднамеренно, без воли человека? Что тогда?

— Тогда, ха ха, принимающая сторона в любом случае, ха ха, перестает быть уважаемым. А с тем, кто такой контакт сделал будет разборка. Если обоснует свое право опустить — все нормально. Если это беспредел — ну, ответит и он.

— Ага, значит я правильно прикинул. А вот если кто-то съест сперму, это же будет контактом? Даже если непреднамеренно?

— Тьфу, что за гадость. Если кого-то так опустят — ну жаль человека, но знать судьба у него такая. Хотя и автору подставы я очень не завидую, он очень пожалеет о содеянном.

— Дедушка, ты мне в начале встречи картину нарисовал. Теперь я понимаю, почему тебя Художником зовут. А вот позволь, и я тебе картинку нарисую. Представь некую тюрьму, на кухне которой работает некий маленький и насквозь несчастный человечек. А несчастный он оттого, что любит свою жену и своего ребенка, которые остались на воле, и живут они бедно, и будущего у его ребенка радостного совсем не предвидится. И вот приходит к этому маленькому несчастному человеку искуситель. И предлагает купить его жизнь за новую квартиру для его семьи, и, ну например, за деньги на институт для ребенка. Как думаешь, продаст этот маленький человечек свою жизнь за это?

— Не нравится мне твоя картинка, но полагаю да, найдется такой человечек, кто за крошку радости для семьи себя не пожалеет.

— Вооот. Ты сам сказал, что вертухай тридцать тыщ в месяц получает, значит этот человечек за квартирку, а если еще и у моря, да за возможность ребенку в институт поступить, думаю ухватится. А и нужно ему всего та за это дело объявить как можно большему количеству людей, мол, плохой я человек, извращенец, год как самоудовлетворяюсь на тюремной кухне и выплескиваю все в кашу и суп для арестантов. Что тогда будет?

Скулы Художника побелели, он сжал кулаки и с яростью смотрел на меня.

— Такой человек будет очень долго и мучительно умирать.

— А что с тюрьмой? Что с теми, кто этот год в тюрьме сидел и кашу ел?

— Полагаю, хорошего для