и братские соглашения? От начала каждой отрасли, на первом проблеске открытия, человек, который изобретает, изолирован; общество отказывается от него и остается позади. Проще говоря, этот человек в отношении к идее, которую он задумал и которую он преследует, становится для нее единственным обществом в целом. У него больше нет партнеров, нет сотрудников, нет поручителей; все спасаются от него: ему одному остается ответственность, ему одному остаются, следовательно, выгоды от теорий.

Настаиваем: это слепота со стороны общества, отказ от его самых священных прав и интересов, благополучия будущих поколений; а спекулянт, лучше информированный или более удачливый, не может без нелояльности воспользоваться монополией, которую предоставляет ему всеобщее невежество.

…Дорога была проложена, и крестьяне аплодировали! Какое отличие! — говорили они: раньше мы брали восемь лошадей, чтобы отвезти тридцать мешков на рынок, теперь мы уезжаем утром на двух лошадях, а вечером возвращаемся. — Но во всех этих речах отсутствовало упоминание мэра

Я утверждаю, что такое поведение общества на сегодня является актом высокого благоразумия; а что касается будущего, я покажу, что оно не проиграет. Я уже показал, гл. 2, путем решения антиномии ценности, что преимущество любого полезного открытия несравненно меньше для изобретателя, чем бы он ни занимался, чем для общества; я произвел демонстрацию по этому вопросу с математической точностью. Позже я покажу еще, что в дополнение к прибыли, которая гарантируется ему при любом открытии, общество использует, исходя из привилегий, которые оно предоставляет, временно или навсегда, репетиции нескольких видов, которые в значительной степени покрывают избыток определенных частных состояний, чей эффект быстро возвращает баланс. Но не будем предвосхищать.

Итак, я замечаю, что общественная жизнь проявляется двумя способами: сохранением и развитием.

Развитие происходит через расцвет индивидуальных энергий; масса по своей природе бесплодна, пассивна и невосприимчива к любой новизне. Это, если я осмелюсь использовать это сравнение, матрица, стерильная сама по себе, но в которой высаживаются ростки, созданные частной деятельностью, которая в гермафродитном обществе на самом деле исполняет функцию мужского органа.

Человек, который изобретает, изолирован; общество отказывается от него и остается позади. У него больше нет партнеров, нет сотрудников, нет поручителей; все спасаются от него: ему одному остается ответственность

Но общество сохраняется только до тех пор, пока оно ускользает от солидарности конкретных спекуляций, и оставляет абсолютно все инновации на риск и опасность отдельных личностей. Можно на нескольких страницах перечислить полезные изобретения. Количество успешных компаний можно подсчитать: нет цифр, которые выражали бы множество заблуждений и безрассудных опытов, которые постоянно появляются в человеческих головах. Нет изобретателя, нет работника, который бы в здравом уме не породил тысячи химер; нет интеллекта, который бы посредством вспышек разума не выбрасывал вихрей дыма. Если бы было возможно сделать две части из всех продуктов человеческого разума и поставить с одной стороны полезные работы, с другой — все ошибки, на которые были потрачены силы, разум, капитал и время, можно было бы с ужасом увидеть, что вторая часть превышает первую, возможно, на миллиард процентов. Что будет с обществом, если оно должно будет оплатить этот пассив и урегулировать все эти банкротства? Что, в свою очередь, стало бы с ответственностью и достоинством рабочего, если бы он, прикрываясь социальной гарантией, мог без риска для себя предаваться всем прихотям бредового воображения и играть в любой момент существованием человечества?

Исходя из всего этого, я делаю вывод, что то, что практиковалось с самого начала, будет практиковаться до конца, и что в этом вопросе, как и в любом другом, если мы стремимся к примирению, абсурдно думать, что нечто из существующего может быть отменено. Поскольку мир идей бесконечен, как природа, а люди подвержены домыслам, то есть ошибкам, сегодня, как никогда, для индивидуумов существует постоянное устремление спекулировать, а для общества — причина, чтобы остерегаться и быть осторожным, поэтому всегда возникает материя монополии.

Что мы предлагаем, чтобы выйти из этой дилеммы? Выкуп? Во-первых, выкуп невозможен: все ценные бумаги монополизированы, и где общество будет брать то, что компенсирует монополистов? каким будет его залог? С другой стороны, поглощение было бы совершенно бесполезным: когда все монополии будут выкуплены, останется организовать промышленность; где же тут система? На чем основано мнение? Какие проблемы были решены? Если организация иерархического типа, мы возвращаемся в режим монополии; если демократического типа, мы возвращаемся к исходной точке; выкупленные отрасли промышленности попадут в общественное достояние, то есть в конкуренцию, и постепенно снова станут монополиями; — наконец, если организация коммунистического типа, мы лишь перейдем от одной невозможности к другой; ибо в этом случае, как мы покажем в свое время, сообщество, так же, как конкуренция и монополия, является противоречивым, невозможным.

Чтобы не использовать общественное достояние в условиях неограниченной солидарности, а следовательно, и фатально, будем ли мы вынуждены навязывать правила духу изобретательности и предприимчивости? Создавать цензуру для гениальных людей и сумасшедших? это предполагать, что общество заранее знает, что именно является вопросом открытия. Подчинять проекты предпринимателей предварительной экспертизе — значит априори запрещать любое движение. Потому что, опять же, относительно цели, которую он намечает, есть момент, когда каждый промышленник представляет в своем лице само общество, видит лучше и дальше, чем все остальные люди, вместе взятые, и очень часто без возможности объясниться и быть понятым. Когда предшественники Ньютона Коперник, Кеплер и Галилей обратились к христианскому обществу, будучи представленными церковью: Библия была неправа; земля вращается, а солнце неподвижно; они были правы против общества, которое одновременно чувством веры и традиций их отвергало. Могло ли общество согласиться с солидарностью системы Коперника? Оно могло это в такой малой степени, в какой эта система открыто противоречила его вере, и в какой Галилей, один из сознательных изобретателей, ожидая согласия разума и откровения, подвергся пыткам в доказательство новой идеи. Я полагаю, мы более терпимы; но именно эта терпимость доказывает, что, предоставляя больше свободы гению, мы не собираемся быть менее осторожными, чем наши предки. Патенты на изобретения сыплются, но без государственных гарантий. Права собственности помещены на попечение граждан; но ни кадастр, ни договор не гарантируют стоимости: стоимость выяснится в ходе работы. А что касается научных и других задач, которые правительство наудачу поручает исследователям без денег, то это грабеж и коррупция.

На самом деле общество не может гарантировать кому-либо капитал, необходимый для экспериментов с идеей; по закону оно не может требовать результата предприятия, на которое оно не подписано: поэтому монополия неразрушима. Кроме того, солидарность была бы бесполезна: поскольку