хрипло выталкиваю я. – Это все? Можно идти? Я сыт по горло этой гнилью.

Отец продолжает отрешенно ухмыляться. И в таком виде он сейчас вернется к гостям? Мне за него стыдно. А мать ему еще настреляет. Она, может, физически и ослабла после приступа, но на характере ее это не сказалось. При необходимости продолжает высекать искры из металла.

– Иди. Только попрощайся сначала с мамой, – похлопывая меня по плечу, толкает обратно в зал. – Давай-давай… Ей будет приятно.

– Пап…

– Слышал, что у Чарушиных? У Татьяны онко… – контрольный в голову. – Ты понимаешь… Понимаешь, как эта жизнь коротка и непредсказуема?

Я понимаю. И это понимание сию секунду не дает мне дышать.

Этот сукин сын, давя на все мои кровоточащие раны, решил довести меня до патологического психоза?

– Давай, сынка… – хлопок по лопатке. – Вперед.

Прикрываю глаза. С шумом перевожу дыхание. И делаю, как он сказал. Лишь бы отъебался уже.

Мама, и правда, улыбается, едва подхожу. Забывает о своих гостях. Извиняется, конечно. Воспитания у нее не отнять. Но, по сути, прерывает какого-то холуя на полуслове. Подцепив меня под локоть, уводит в сторону.

– Уже уезжаешь?

Вижу ее улыбку и чувствую себя лучше. Она не злится. И не нервничает. После больницы мы все обсудили и вроде как поняли друг друга. Мама не против Сони. Она просто любит меня и волнуется. Знал, конечно, всегда. Но именно месяц назад впервые услышал от нее.

Что бы отец там себе не сочинял, он списан. А вот у меня, как ни странно, пожизненный иммунитет. Поняла и простила.

Найти бы еще ресурсы, чтобы самому себя простить.

– Да, мам. Соня ждет.

Ее улыбка лишь на мгновение стынет. Пару секунд, и мама справляется с эмоциями.

– Хорошо, – подставляет щеку под поцелуй. Я прикладываюсь без запинок. Она моей тоже касается. Легко подтирает оставленную, как я догадываюсь, помаду. – Будь осторожен в дороге.

Я киваю. И, наконец, выхожу.

Разгоняю двигатель до сотни. Больше не рискую. Переживаю одышку, будто эту сотню на своих двоих бегу. Это что-то нервное. То, что у меня только наедине с собой получается выдохнуть.

Приступ матери сбрил с меня всю крутость. Блядь, да он едва меня самого не убил! Как бы там ни было, она – моя мать. Можно сколько угодно твердить, что семья – это не просто кровное родство, что Соня важнее их всех, что я сам волен решать, как мне жить... Но я же не могу, в самом деле, загнать мать в гроб.

Я не могу ее потерять. Не могу быть причиной ее проблем со здоровьем и, не дай Бог, смерти. Не могу!

Отец еще… Знает, что говорить. Воздействует на самые болевые. Даже раковую опухоль мамы Чарушина сюда приплел. Конечно, этот факт мне добавил переживаний. Хоть я ни с кем поделиться не мог, размазало от этих новостей капитально.

Блядь…

Жизнь на самом деле – не гребаный рай. Она – та еще сука! Жесткая и нихуя не справедливая сука.

Соня ждет меня дома. У меня дома.

Она не спрашивает, почему я не беру ее больше с собой на светские рауты моей чертовой семьи. Она не спрашивает, почему мы до сих пор не подали заявление на регистрацию брака. Она не спрашивает, почему я не везу ее в Париж.

Она, блядь, ничего не спрашивает!

А я… Каждую гребаную секунду своей новой жизни я сгораю от стыда, от вины, от какой-то адской обиды за нее.

Так не должно быть! Так, мать вашу, не должно быть!

Когда я хочу душу вывернуть… Когда готов дать ей все… Когда рвусь дышать рядом с ней эти самые гребаные секунды, все до последней… Вынужден сдерживаться, отстраняться и юлить, как какое-то чмо!

– Не спишь? – застывая на пороге спальни, впиваюсь взглядом.

Вижу, конечно, что не спит. Спрашиваю только потому, что иначе не могу начать разговор. Не жарить же ее молча.

Соня с улыбкой маячит своей электронной книжкой.

– Нет. Читаю. И жду тебя.

– Что там у тебя? Очередная интеллектуальная порнушка? – подмигиваю и прохожусь по губам языком.

– Саша… – возмущается и краснеет.

Я ухмыляюсь.

– Угадал, значит.

– Саша…

– Я в душ. А ты пока подучивай. Будешь показывать.

– Ни за что… – выпаливает и задыхается.

Я смеюсь.

– Что там? Почему ты теряешь сознание, а? – подразниваю, понимая, что с таким разгоном до душа не доберусь. – Блядь, мне же теперь интересно, Сонь...

– Иди уже, Саш!

Смотрю на красное кружево ее секси-сорочки и с трудом дыхание перевожу.

– Малыш…

– Иди, иди… – машет руками, подгоняя. А потом, понизив голос, сообщает: – Я сейчас к тебе прибегу…

– Э-эх-м… – странный звук выдаю. Сердце с членом начинают борьбу за кровь, отрубая мозг от питания. Первое воображает себя долбаным марафонцем, а второй – конечно же, тяжелоатлетом. Массу набирает, как перед мировыми соревнованиями. Монстр, блядь. – Совсем другой разговор, Солнышко, – хриплю, качнув в ее сторону бедрами.

Даю понять, как одурело рвусь трахаться. Будто она еще меня не знает.

Знает, конечно.

Но…

Когда Соня появляется следом за мной в душе, первое, что я делаю, прижимая ее охуенное обнаженное тело к себе, это говорю:

– Я тебя люблю.

Теплая вода расслабила мышцы и смягчила влагой пересохшую от нервного напряжения кожу. Мы, естественно, задыхаемся. Но это происходит только потому, что голодные поцелуи отбирают весь кислород и подрывают все физические показатели до его повышенного потребления.

– Готов? – бомбит Соня, когда разгоняю ее пульс до максимума.

– Всегда готов.

И она соскальзывает по моему телу на пол.

Вашу мать… Наверное, я поторопился с ответом.

Смотрю на свою девочку сверху вниз и чувствую, как мое чертово сердце вылетает в космическую экспедицию.

– Блядь…

43

Ты – моя любовь...

© Александр Георгиев

Наверное, я должен благородно отказаться. Я же принц, блядь. Для нее принц. С другими всегда раздражает, если кто-то так называет. Ведь в моем окружении это прозвище употребляется исключительно как стеб. Но с Соней все воспринимается иначе. Для нее я хочу быть настолько, мать вашу, особенным, чтобы она искренне считала меня своим героем. Без этой гребаной приставки анти... Хочу быть для нее главным. Чтобы Соня обо всех своих книгах забыла.

Сжимаю ее плечи и заставляю